Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Домбровский, Юрий - Домбровский - Моя нестерпимая быль

Проза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Домбровский, Юрий
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Юрий Домбровский. Моя нестерпимая быль

Стихотворения

----------------------------------------------------------------------------

Собрание сочинений в шести томах. Т. 6. М., "Терра", 1992.

OCR Бычков М.Н. malto:bmn@lib.ru

----------------------------------------------------------------------------

Когда жестокий приговор удалит меня, не допуская никого

взять меня на поруки, - моя жизнь будет находиться в этих

стихах. Они навсегда останутся при тебе, как мое поминание.

Вот когда ты на них взглянешь, ты снова и снова увидишь то

самое главное, что было посвящено тебе. Земля может забрать

себе лишь мой прах, принадлежащий ей. Но дух мой - он у тебя.

А это моя лучшая часть. Поэтому ты утратишь лишь подонки

жизни, добычу червей. Мой труп, подлую жертву разбойничьего

ножа, слишком низкую, чтобы ее еще вспоминать. Единственно

драгоценным было то, что содержалось во мне. И вот оно с

тобой.

74 сонет В. Шекспира

(подстрочный перевод Ю. Домбровского)

x x x
Я не соблюл родительский обычай,

Не верил я ни в чох, ни в птичий грай -

Ушли огни, замолк их гомон птичий,

И опустел иконописный Рай.

Взгляни теперь, как пристально и просто

Вдали от человечьих нор и гнезд

Глядят кресты таежного погоста

В глаза ничем не возмутимых звезд.

Здесь сделалась тоска земли близка мне,

Здесь я увидел сквозь полярный свет,

Как из земли ползут нагие камни

Холодными осколками планет.

Могила неизвестного солдата!

Остановись, колени преклоня,

И вспомни этот берег ноздреватый,

Зеленый снег и на снегу - меня.

Здесь над землей, израненной и нищей,

Заснувшей в упованьи наготы,

Я обучался кротости кладбища -

Всему тому, что не умеешь ты.

Зима 1941 г.

x x x
Медлительный еврей с печальными глазами

Мне говорит о тайнах бытия:

Как человеком сделалась змея,

Накормленная райскими плодами.

Все спит кругом, - нет третьего меж нами, -

Но ты со мной, бессонница моя!



     Он мудр и тих. Все библии изведав,

     Ведет он неуклонно речь свою,

     Как сделал из Молчалина змею

     В комедии премудрый Грибоедов.

     Все спит кругом - никто не слышит бреда,

     Никто не слышит сказку про змею.


     Мой Господин! Ты знаешь жизнь мою:

     Мой скорбный путь и грустную победу.

     Ты дал мне ум, велел мне плод отведать.

     Стать хилым и похожим на змею.

     Теперь я стар! Спаси ж меня от бреда,

     А бурю я любую простою!
x x x


     Я вновь один, и есть Барон,

     И есть разбросанные корки,

     И крики западных ворон

     Вокруг украденной махорки;

     Сухая сука, две шестерки,

     И вор, по прозвищу Чарльстон.

     Вот он мне ботает про то,

     Как он подпутал генерала,

     Как дочь несчастного бежала,

     Его хватая за пальто.

     А он приплясывал, смеясь,

     Плечами поводил картинно

     И говорил: "Отстань, падлина,

     Я честный вор, отлипни, мразь!"


     Она сбежала от отца

     И по банам его ловила,

     Потом сто тысяч закосила

     И отмолила, откупила

     И задарила молодца.

     Я все прослушал до конца

     И призадумался уныло:

     Зачем любви нужна могила

     И тяжесть крестного венца?

     Зачем сознанью подлеца

     Всегда одно и то же мило:

     "Она страдала и любила,

     И все прощала до конца!"

     Как мне противен разум мой,

     Мое тупое пониманье.

     Он не потащится с сумой,

     Он не попросит подаянья.

     Но как его ты не зови,

     Он все пойдет своей дорогой -

     Сорвать с поруганной любви

     Венец блестящий и убогий!

     О ложь! О милое ничто!

     Любви прекрасное начало.

     Тот край, где дочка генерала

     По людным улицам бежала,

     Хватая вора за пальто.


     Дай мне, сияя и скорбя,

     Моей любви шепнуть неловко:

     "Я все простил тебе, дешевка...

     Мне очень трудно без тебя!"
МЫШИ


     Нет, не боюсь я смертного греха,

     Глухих раскатов львиного рычанья:

     Жизнь для меня отыщет оправданье

     И в прозе дней, и в музыке стиха.

     Готов вступить я с ним в единоборство,

     Хлыстом смирить его рычащий гнев -

     Да переменит укрощенный лев

     Звериный нрав на песье непокорство!

     В иных грехах такая красота,

     Что человек от них светлей и выше,

     Но как пройти мне в райские врата,

     Когда меня одолевают мыши?

     Проступочков ничтожные штришки:

     Там я смолчал, там каркнул, как ворона.

     И лезут в окна старые грешки,

     Лихие мыши жадного Гаттона.

     Не продавал я, не искал рабов,

     Но мелок был, но одевал личины...

     И нет уж мне спасенья от зубов,

     От лапочек, от мордочек мышиных...

     О нет, не львы меня в пустыне рвут:

     Я смерть приму с безумием веселым.

     Мне нестерпим мышиный этот зуд

     И ласковых гаденышей уколы!

     Раз я не стою милости твоей,

     Рази и бей! Не подниму я взора.

     Но Боже мой, казня распятьем вора,

     Зачем к кресту ты допустил мышей?
x x x


     Я по лесам один блуждал,

     О камни жесткий хлеб ломал.

     Когда же не хватало сил,

     Лопатою его рубил.

     Затем лопатою рубил,

     Что сам старателем служил.

     Был жесток этот черный хлеб -

     Высокий дар моих судеб,

     И горше не было сумы

     Под плоским небом Колымы.

     До смерти был один прогон -

     Все перепутала нелепость.

     Мой враг взлетел, как будто крепость,

     Своим подкопом поражен.

     Убийца - я,

     убитый - он,

     Ложась в сугроб легко и слепо,

     Лицом, ободранным, как репа,

     Смущенно улыбался он.

     И тишина со всех сторон,

     И темнота ночного склепа.


     И вот лежит в сугробах он

     От стужи жесткий, ломкий, синий,

     Легчайший, словно алюминий,

     Несуществующий, как звон.

     Лежи, нарушивший закон,

     И разлетающийся в иней.

     Здесь каждый прав со всех сторон

     Навеки, присно и отныне!


     Затем была еще пурга

     В круженьи месяца и снега.

     От брега до другого брега

     Ходила с бубнами Яга.

     Я б в бурю не прогнал врага,

     Но друга я лишил ночлега.

     Его наутро принесли,

     Он жил до окончанья суток.

     Был бред таинственен и жуток...

     Мы постояли и ушли.

     Лежи, случайный гость земли,

     Она таких не любит шуток!


     Другого друга на руках

     Я нес, покуда жил, а были

     Мы на краю земли, и выли

     Над нами сосны в облаках.

     Над нами сосны в облаках,

     Как волки раненые, выли.

     Друзья нас палками лупили,

     Чтоб мы стояли на ногах,

     Чтоб болью пересилить страх,

     Чтоб ноги нас опять носили.

     - Хорошие ребята были:

     Шел человек, остался прах.

     - Но мы молчали, как в могиле,

     И нас оставили впотьмах.


     Я через час стряхнул свой сон,

     Пошел, - а там, в снегу, осталась

     Не человек, одна усталость.

     Я шел и думал: что же он?

     Был человек, остался сон,

     Воспоминание осталось

     Да сосен дальний перезвон.

     К чему жалеть такую малость?

     Но возвратился и понес

     Сам обмороженный до кости.

     Зачем? Не знаю. На погосте

     Есть незастроенный откос -

     Там воронье играет в кости,

     И вьюги, словно рой стрекоз,

     Жужжа, садятся на погост.

     Спи, разрешивший свой вопрос!

     Спи, нет, не попрошусь я в гости.

     Над кладбищем твоим мороз,

     И нет ни жалости, ни злости

     От скорбного холма до звезд.

     Спи, в смерти ты нашел приют, -

     Мне и такого не дают!
БАЛЛАДА


     Не потому, что с нею мне светло,

     А потому, что с ней не надо света.


     И вот на маленький помост

     Восходит старый шут.

     Я точно знаю, кем он был

     И как его зовут.

     И с биографией его

     Частично я знаком.

     И песни я ему писал

     Блудливым языком.

     Его пластинки я верчу

     С любимой вполпьяна,

     Когда разведать захочу,

     О ком грустит она.

     Когда ж кругом и дождь, и грусть,

     И нету никого,

     Я повторяю наизусть

     "Безноженку" его.

     И если в ресторане джаз,

     И в рюмках вихрь огня,

     Какой-то старый пес Дуглас

     Все лезет на меня.

     Когда же шансы у меня

     На жизнь невелики,

     И если милая змея

     Мне не подаст руки,

     И я сквозь наигрыш и спесь

     Так точно вдруг пойму,

     Что жизнь ушла, и вот я весь,

     Не нужный никому,

     Что только глупость трубит в рог,

     Что замок мой во сне,

     Что много у любви дорог,

     Но ни одной ко мне;

     Что только сон да крепкий чай

     Еще меня берут,

     Тогда я крикну: "Выручай

     Меня, потертый шут!

     Соседи спят, в постели ночь,

     На сердце лай собак,

     Но ты способен мне помочь,

     Кривляка и пошляк...

     Явись ко мне и упокой

     Безногую мечту...

     И как отходную ей спой

     "Магнолию в цвету"!
СОЛДАТ - ЗАКЛЮЧЕННОЙ


     Много ль девочке нужно? - Не много!

     Постоять, погрустить у порога,

     Посмотреть, как на западе ало

     Раскрываются ветки коралла.

     Как под небом холодным и чистым

     Снег горит золотым аметистом -

     И довольно моей парижанке,

     Нумерованной каторжанке.

     Были яркие стильные туфли,

     Износились, и краски потухли,

     На колымских сугробах потухли...

     Изувечены нежные руки,

     Но вот брови - как царские луки,

     А под ними как будто синицы

     Голубые порхают ресницы.

     Обернется, посмотрит с улыбкой,

     И покажется лагерь ошибкой,

     Невозможной фантазией, бредом,

     Что одним шизофреникам ведом...

     Миру ль новому, древней Голгофе ль

     Полюбился ты, девичий профиль?

     Эти руки в мозолях кровавых,

     Эти люди на мертвых заставах,

     Эти, бьющиеся в беспорядке

     Потемневшего золота прядки?

     Но на башне высокой тоскуя,

     Отрекаясь, любя и губя,

     Каждый вечер я песню такую,

     Как молитву, твержу про себя:

     "Вечера здесь полны и богаты,

     Облака, как фазаны, горят.

     На готических башнях солдаты

     Превращаются тоже в закат.

     Подожди, он остынет от блеска,

     Станет ближе, доступней, ясней -

     Этот мир молодых перелесков

     Возле тихого царства теней!

     Все, чем мир молодой и богатый

     Окружил человека, любя,

     По старинному долгу солдата

     Я обязан хранить от тебя.

     Ох ты время, проклятое время,

     Деревянный бревенчатый ад!

     Скоро ль ногу поставлю я в стремя

     И повешу на грудь автомат?

     Покоряясь иному закону,

     Засвищу, закачаюсь в строю...

     Не забыть мне проклятую зону,

     Эту мертвую память твою;

     Эти смертью пропахшие годы

     Эту башню у белых ворот,

     Где с улыбкой глядит на разводы

     Поджидающий вас пулемет.

     Кровь и снег. И на сбившемся снеге

     Труп, согнувшийся в колесо.

     Это кто-то убит "при побеге",

     Это просто убили - и все!

     Это дали работу лопатам

     И лопатой простились с одним.

     Это я своим долгом проклятым

     Дотянулся к страданьям твоим."


     Не с того ли моря беспокойны,

     Обгорелая бредит земля,

     Начинаются глупые войны

     И ругаются три короля?

     И столетья уносит в воронку,

     И величья проходят, как сны,

     Что обидели люди девчонку,

     И не будут они прощены!

     Только я, став слепым и горбатым,

     Отпущу всем уродством своим -

     Тех, кто молча стоит с автоматом

     Над поруганным детством твоим.
x x x


     О, для чего ты погибала, Троя,

     И выдуман был Одиссеем конь?

     Каких изменников, каких героев

     Испепелил бенгальский твой огонь!

     Зачем не откупилася от тлена

     Свечением своих бессмертных риз

     Похожая на молнию Елена

     И был забыт лысеющий Парис!

     А может быть, влюбленные для вида,

     Они милуются, обнажены,

     Лишь на картине юного Давида -

     Две декорации с одной стены;

     И юноша, исполненный отваги,

     Лишь в те минуты юн и именит,

     Когда в устах ослепшего бродяги

     Его шальная молодость звенит.

     Истлели все: и рыцари, и Боги,

     Растертые в один летучий прах...

     Пустынный вихрь ходит по дороге

     И чью-то пыль вздувает в лопухах.

     Гудит, гудит, расходится кругами,

     Вновь возвращается на прежний путь..,

     И словно пыль скрипит под сапогами,

     Мозг Одиссея и Елены грудь.

     Но сброшенное волей бутафора

     На землю, где убийство - ремесло,

     Чудовищное яблоко раздора

     За тысячелетья проросло.

     И вот опять похищена Елена,

     Да только чья Елена - не поймешь!

     Опять сзывает хриплая сирена

     Созревшую к убою молодежь.


     Уступленная недругу без боя

     И брошенная, как троянский конь,

     Европа бедная, покинутая Троя,

     Ты погибаешь, на коленях стоя,

     Не испытав железо и огонь.


     Владивостокская пересылка,

     Вторая речка. Осень 1940 г.
x x x


     Генерал с подполковником вместе,

     Словно куры, сидят на насесте,

     Взгромоздились на верхние нары

     И разводят свои тары-бары,

     Тары-бары, до верху амбары,

     А товары - одни самовары.

     Говорят о белом движеньи

     И о странном его пораженьи,

     О столах, о балах, о букетах,

     О паркетах и туалетах.

     Отягчен своей ношей костыльной,

     Прохожу я дорогой могильной.

     Боже правый, уж скоро полвека

     На земле человек, как калека,

     В Освенцимах при радостных криках

     Истребляешь ты самых великих.

     Ты детей обрекаешь на муки,

     Ты у женщин уродуешь руки...

     И спокойно колымская замять

     Погребает их страшную память.

     Не ропщу на тебя, но приемлю

     Талый снег и кровавую землю.

     Но зачем, о всевышний садовник,

     Пощажен тобой глупый полковник?

     В час, когда догорает эпоха,

     Для чего ты прислал скомороха?
НАДПИСЬ НА КНИГЕ


     И я умел сажать Иуду

     В ему принадлежащий ад,

     И я не удивлялся чуду,

     Которым женщину творят.


     И все сминая, всем ликуя,

     И я бывал в числе таких,

     Что словно раковину морскую -

     Тугую створку рвут у них.


     Но счастлив я, что к изголовью

     Твоих, о ненависть! - могил

     Со Всепрощающей Любовью

     Я никогда не подходил.


     Что все пройдя, все принимая,

     И отрешенный от всего,

     Я не искал иного Рая

     Помимо Ада моего!
УКРАДЕННОЕ ФОТО


     ...Не сводя изумленного взора

     И впадая почти в забытье,

     Смотрит вор, как струится на вора

     Золотое сиянье ее.

     Улеглись лиловатые тени

     Возле светом прорезанных глаз.

     Ты ей дал тишину на мгновенье,

     Но от смерти ее ты не спас.

     Ты не спас ее ни от всезнанья,

     Ни от добрых и слабых людей,

     От томительного ожиданья

     Возле чьих-то высоких дверей.

     От приятной и колкой язвительности

     Прокуроров и их секретарш,

     От стыда, от позорной действительности,

     Похоронный играющей марш!

     От улыбочек: "Вы еще молоды!"

     От советов: "А мненье мое -

     Выходили бы замуж, вы золото..."

     От презренья и гнева - двух молотов,

     Разбивающих сердце ее.

     Отчего же ты не дал ей силу

     Обнажающей мысли нагой?

     Отчего, опускаясь в могилу,

     Ты все щели закрыл за собой?

     Ты ведь знал: жизнь голубит хорошеньких,

     Но таких распинает она!

     Что ж ты все улыбаешься, брошенка,

     Опереточная жена?
x x x


     Больница. Черный каганец

     Все обливает желтым лаком.

     Мне надоело наконец

     По суткам говорить со всяким.

     Подобный школьному ножу,

     Я перегнулся и лежу.

     А надо мной сидит старик

     С лицом, приученным к обидам,

     Он думает: а вдруг я выдам

     Его кощунственный язык?

     Старик, да будь же ты умней,

     Не лезь, пожалуйста, в бутылку!

     Спокойно ты поедешь в ссылку

     Справлять столетний юбилей!

     Но до возможности такой

     Еще осталась четверть века:

     Не мучай, дурень, человека,

     Дай мне, пожалуйста, покой!
x x x


     Так мы забываем любимых

     И любим немилых, губя,

     Так холодно сердцу без грима

     И страшно ему без тебя...

     В какой-нибудь маленькой комнате

     В далеком и страшном году

     Толкнет меня сердце: "А помните..."

     И вновь я себя не найду.

     Пойду, словно тот неприкаянный,

     Тот жалкий, растрепанный тот,

     Кто ходит и ищет хозяина

     Своих сумасшедших высот.

     Дойду до надежды и гибели,

     До тихой и мертвой тоски,

     Приди ж, моя радость, и выбели

     Мне кости, глаза и виски!

     Все вычислено заранее

     Палатою мер и весов -

     И встречи, и опоздания,

     И судороги поездов,

     И страшная тихость забвения,

     И кротость бессмертной любви,

     И это вот стихотворение,

     Построенное на крови...
x x x


     Есть дни - они кипят, бегут,

     Как водопад весной.

     Есть дни, они тихи, как пруд

     Под старою сосной.


     Вода в пруду тяжка, темна,

     Безлюдье, сон и тишь,

     Лишь желтой ряски пелена

     Да сказочный камыш.


     Да ядовитые цветы

     Для жаб и змей растут...

     Пока кипишь и рвешься ты,

     Я молча жду, как пруд!


     (В карцере.)
ЗМЕЯ


     Когда-нибудь увижу я,

     Как из седого океана,

     Крутясь, поднимется змея

     И встанет, изгибаясь пьяно,

     Как гривой рыжею махнет,

     Зевая с чоканьем глубоким,

     И в буре потрясенных вод

     Лиловой молнией блеснет

     Ее разгневанное око.

     Ее тугая чешуя

     В мельчайшем бисерном мерцаньи,

     Блеснет на материк струя,

     Цвет, не имеющий названья.

     И волн крутой водоворот

     Вокруг змеи начнет крутиться,

     И океанский пароход

     В далекой бухте загорится.

     Она дохнет - и чайка вмиг

     Падет, сгорев до самой кожи,

     Под раздвоившийся язык,

     На острие копья похожий.

     Она взглянет туда-сюда,

     Раздует горло, словно кочет.

     И разъяренная вода,

     Хватая камни, заклокочет.

     И не поймешь в тот миг, в тот срок,

     Змея ли смотрит исподлобья

     Иль небо хлынуло в песок,

     А черт нашел свое подобье.

     Но гибнут, гибнут корабли,

     Как бабочки в кипящей влаге,

     И на другой конец земли

     Несет их вымокшие флаги.

     И океан, кидаясь ввысь,

     Шлет на борьбу своих чудовищ,

     Моля змею: "Остановись!"

     Да разве черта остановишь?

     То изгибаясь, как шаман,

     То превращенная в прямую,

     Она обходит океан,

     Вся изгибаясь и танцуя.

     И где бы не прошла она,

     Горя в своем величьи яром,

     Везде и камень, и волна

     Становятся багровым паром.

     Но все конец имеет свой,

     И то особенно, что плохо

     Змея ложится под водой

     На всю грядущую эпоху.

     Горит и гаснет чешуя,

     В траве подводной и высокой.

     И спит усталая змея

     Опять до наступленья срока.

     Спи ж, спи до будущих времен,

     Пока в надзвездной диктатуре

     Не будет вынесен Закон

     О новом наступленьи бури.


     Владивосток. Осень 1940 г.
НАДПИСЬ НА ФОТО


     (Сонет)


     Моя тоска вступила в год седьмой.

     Лесами с Осетрово до Тайшета

     Меня влекла, гнала твоя комета,

     И ночью я беседовал с тобой.

     Ты мне была и счастьем, и судьбой,

     И сумерком, и ясностью рассвета.

     Не тронута и до дыры запета,

     Как рельса, прогудевшая отбой.

     Так за годами годы шли. И вот

     Все прояснило, в горечи невзгод,

     В блатных напевах, в сказке о наседке

     (О гадине, что давят напоказ)

     Я прочитал, что Бог тебя упас

     От рук моих и от петли на ветке.
КАМПАНЕЛЛА - ПАЛАЧУ


     "Ласточка" - смирительная рубаха


     О пытка! Я ль тебя не знаю!

     Со мной ли ты была слаба!

     Стирая кровь и пот со лба,

     Я, как любовник, припадаю

     На чресла острые твои,

     Но страшен пыл твоей любви!

     Твои пеньковые объятья,

     И хруст взбесившихся костей,

     И поцелуи, и заклятья -

     Все то, что не сумею дать я

     Иной любовнице моей.

     Узлом завязанное тело,

     Душа, присохшая к кости...

     О! До какого же предела

     Тебе, изгнанница, расти?

     Взмахни ж крылом и будем рядом,

     Все выше, дальше, чуть дыша,

     И вот пред Господом с парадом

     Идет мертвец с зеленым взглядом,

     И постаревшая душа.

    

... ... ...
Продолжение "Моя нестерпимая быль" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Моя нестерпимая быль
показать все


Анекдот 
Приходит бабка в дежурку:

- Помогите, кошелек украли.

- А где украли-то бабушка?

- В поселке.

- Это не к нам. Идите вы в ПОПу.

- Куда-куда?

- В поселковый отдел полиции.
Приходит бабка куда ее послали:

- Помогите, кошелек украли!

- А где украли-то?

-? Да на вокзале.

- Это не к нам, идите вы в ЖОПу.

- Куда-куда?

- В железнодорожный отдел полиции.

- И где вас таким словам-то учат?

- Где где... в... ... . В... Правительственном Институте Защитников Демократии...
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100