Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Следствие ведут Знатоки - Знатоки - Любой ценой

Детективы >> Русский детектив и боевик >> Авторы >> Лавровы, Ольга и Александр >> Следствие ведут Знатоки
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Ольга Лаврова, Александр Лавров. Любой ценой

---------------------------------------------------------------

Источник: О. Лаврова, А. Лавров. Полуденный вор. М., 1991.

Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского

---------------------------------------------------------------



     В тюремной камере, которая служит для содержания под стра­жей до суда, -- двухъярусные койки, небольшой тяжелый стол, четыре тумбочки, четыре табуретки. Высоко расположенное, забранное решеткой окно. И все. Вынужденное безделье, глухота грязноватых стен. Скучно. Нервно: судьба еще не окончательно решена. Люди, что рядом, с тобой временно, ты им никто, они тебе -- никто. Словом, скверно...

     В камере трое. Один -- молодой коренастый парень, другой, долговязый, -- постарше. Третий -- лет сорока, с мягко очерчен­ным лицом и живыми карими глазами. Это Тобольцев, подслед­ственный Знаменского.

     Компания "забивает козла". Игра идет без азарта, под харак­терный "камерный" разговор.

     -- Сейчас главный вопрос -- как она меня видела: спереди или сбоку, тревожится парень. -- Если сбоку, пожалуй, не опознает, а?

     -- Одно из двух: либо опознает, либо не опознает, -- говорит Тобольцев.

     -- Если опознает, скажу, что полтинник на том месте обронил. Поди проверь, чего я искал.

     -- Ну-ну, скажи, -- Тобольцев спокоен, почти весел.

     -- Хорошо тебе, Тобольцев. Твоя история смирная, бумажная. А ему думать надо!..

     -- Не думать, а выдумывать, -- роняет Тобольцев.

     Парень вскидывается:

     -- Да если не выдумывать, это ж верный пятерик! Тогда все, что там, -- машет он на окно, -- все только через пять лет! Через пять лет, ты понимаешь?

     -- Понимаю. Я отсюда тоже не на волю пойду.

     С лязгом открывается дверь, арестованные встают -- положе­но. Конвоир вводит новичка. Тот упитан, смазлив, с юношеским пушком на щеках; одет щеголевато, на плече сумка иностранной авиакомпании.

     -- Старший по камере! -- вызывает конвоир. Тобольцев делает шаг вперед. -- Укажите койку, объясните порядок поведения.

     -- Слушаюсь, гражданин начальник, -- говорит Тобольцев.

     Дверь запирается, щелкает глазок. Холина молча разглядыва­ют: он кажется чужаком здесь, среди заношенных пиджаков.

     -- Здравствуйте, -- с запинкой произносит Холин.

     -- Здравствуйте, -- вежливо отзывается Тобольцев.

     -- С благополучным прибытием! -- фыркает парень.

     -- Раз прибыли, давайте знакомиться.

     Холин поспешно протягивает руку.

     -- Холин, Вадим.

     -- Тобольцев.

     Холин оборачивается к парню -- тот демонстративно усажива­ется за стол, а долговязый вместо руки Холина берется за его сумку.

     -- Разрешите поухаживать... Ишь, вцепился в свой ридикюль. Там указ об амнистии, что ли?

     -- В основном белье, -- Холин пугливо выпускает сумку. -- Есть хорошие сигареты, -- Холин, торопясь, лезет в карман, пускает пачку по кругу.

     Парень с удовольствием затягивается.

     -- Каким ветром в нашу преступную среду?

     -- Даже не знаю... взяли прямо на улице, совершенно неожи­данно... Говорят, "по приметам"...

     -- Садись, -- приглашает Тобольцев. -- И, вообще, начинай учиться сидеть.

     Холин осторожно опускается на табурет.

     -- А все-таки -- за что ж такого молодого и культурного?

     -- Не говорит -- не приставай, -- урезонивает парня Тобольцев.

     -- Нет, пожалуйста... но ведь меня, собственно, ни за что... Нет, вы не смейтесь. Ну якобы я кого-то ограбил, чуть ли не убил... а я там даже и не был, честное слово!

     -- Якобы кого-то якобы ограбил. Может, при якобы свидете­лях? И дома якобы вещи нашли?

     Оба -- молодой и пожилой -- гогочут. Рады развлечься.

     Холин снова встает, озирается: нары, зарешеченное окошко, чужие руки роются в его сумке... И этот издевательский смех.

     -- Нет, я тут не смогу, -- отчаянно говорит он Тобольцеву. -- Я должен вырваться! Любой ценой!..

     -- Бывалые люди утверждают: вход руль, выход -- два, -- серьезно сообщает Тобольцев.
x x x


     Рабочий стол Знаменского завален пухлыми бухгалтерскими папками. Расчищен только уголок для диктофона. Крутятся кас­сеты, доверительно звучит негромкий, чуть картавый говорок Тобольцева. Знаменский сосредоточенно вслушивается, останав­ливает запись, думает. Стучат в дверь.

     -- Входите!

     Появляются Томин и Кибрит. Вид торжественный.

     -- Дорогой Паша! -- начинает Томин. -- Знаешь ли ты, что пятнадцать лет назад, день в день...

     -- Может, мне тоже встать? -- озадачен Знаменский.

     -- Пожалуй. Так вот, пятнадцать лет тому назад... что произош­ло?

     -- Мм... Всемирный потоп состоялся несколько раньше. Чем­пионат Европы наши выиграли позже...

     -- Безнадежно, -- смеется Кибрит. -- Пал Палыч, пятнадцать лет назад ты впервые пришел на Петровку!

     -- Да бросьте!.. Неужели целых пятнадцать?..

     -- Да, поздравляем.

     -- От благодарных сослуживцев! -- говорит Томин, водружая поверх папок новенький "дипломат", который прятал за спиной.

     -- Ну прямо с ног сбили. С вашего позволения... -- он садится на диван.

     -- А ты помнишь свой первый протокол. "Я, такой-то и такой-то..."? -- спрашивает Кибрит, пристраиваясь рядом.

     -- Еще бы!

     -- А первого подследственного помнишь?

     -- Первое дело, Зиночка, я не двинул с мертвой точки. Подслед­ственных у меня вовсе не было. Только потерпевший. Но потер­певшего вижу как сейчас. Длинный, энергичный блондин по кличке "Визе"... однорукий. Он лежал с ножевым ранением в больнице на Стромынке. Посмотрел на меня умными глазами и очень любезно объяснил, что пырнули его свои же блатные друж­ки, но он надеется выздороветь. А когда выздоровеет, то сочтется с кем надо без моей помощи. И он таки, наверное, счелся. Хвати­ло одной руки!

     -- Рассказываешь, как о первой любви, -- хмыкает Томин.

     -- Да ведь и сам помнишь первого задержанного.

     -- Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того хлипкий и несчастный -- прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень, очень стеснялся... пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и не попытался удрать. И так, знаете, резво...

     -- А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, -- вздыхает Кибрит. -- Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по имени-отчеству.

     -- Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу понял, что за каждым поворотом подстерегает неожи­данность. За любым.

     -- Вообще или конкретно? -- уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.

     -- Конкретно. Есть минут пять?

     Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжани­ем перематывается лента. Новый щелчок -- и возникают голоса:

     -- Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль...

     -- Ну почему так, Тобольцев?

     -- Да ведь должность моя самая простецкая и преступления соответственные. Чего со мной беседовать? Даже по делу интерес небольшой -- двадцатая спица в колесе... А если про жизнь, то какая моя судьба? Сплошная глупость. Но вы... вы сейчас очень важный для меня человек. Только и жду, что скажете да как посмотрите... Я ведь двум детям отец! На мне долг неимоверный, а я -- вот... Эх!..

     Знаменский останавливает запись.

     -- Диагноз?

     -- Очень искренно, Пал Палыч, -- говорит Кибрит.

     -- Этой записи полтора месяца. Были на полном доверии. А неделю назад Тобольцев отказался выйти из камеры на допрос.

     -- И потому ты забуксовал в бумажных дебрях? -- Томин кивает на горы папок.

     -- Да нет, "заело" чисто по-человечески.
x x x


     И как еще заело! Все уже в этой хозяйственной тягомотине распутано, рассортировано, еще чуток -- и с плеч долой. Поведе­ние Тобольцева ничего не изменит. Но -- весьма любопытно. Да и самолюбие задевает.

     Надо вызвать его сюда, решает Знаменский. Давненько в тюрь­ме, смена обстановки встряхнет.

     Однако если б Знаменский понаблюдал, как Тобольцев в соп­ровождении конвоира поднимается по внутренней лестнице Петровки, то понял бы, что номер не удался. Явственно постарев­ший, безучастный, Тобольцев не проявляет никакого интереса к окружающему, свойственного любому человеку, запертому в че­тырех стенах и вдруг попавшему "наружу". К Знаменскому он входит не здороваясь и мешковато садится у стола.

     -- Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не намерены?

     Тобольцев молчит.

     -- Вы слышите меня, Тобольцев?

     -- Да, гражданин следователь.

     Знаменский открывает одну из папок. Пустяки в ней, предлог, чтобы Тобольцева раскачать.

     -- Осталось уточнить пять-шесть цифр. Они пока со слов Беля­евой. Она возлагает на вас вину за приписки в нарядах с июля по сентябрь. Вот, ознакомьтесь.

     -- Вы мне зачитывали на прошлом допросе, -- не поднимает головы Тобольцев.

     -- Да. И тогда вы собирались опровергнуть ее показания. Так? Почему не слышу ответа?

     -- Все верно говорите, гражданин следователь.

     -- И что же, Василий Сергеич? Будете опровергать?

     -- Как хотите... Как проще.

     -- Я ищу не простоту, а правду, -- сердится Знаменский. -- Убедите меня, что Беляева лжет.

     -- Июль и половину августа я был на втором участке, -- безо всякого выражения сообщает Тобольцев. -- Там велись срочные работы, и был приказ по тресту. На первом и четвертом участке в то время я не бывал и нарядов не закрывал.

     Знаменский переворачивает несколько листов дела.

     -- Но вот подшит наряд, на нем подпись: "Тобольцев". Рука ваша или нет?

     Тобольцев равнодушно взглядывает.

     -- Моя, гражданин следователь. Подсунули, небось, среди бума­жек, подписал дуриком.

     Знаменский всматривается в Тобольцева, почти не слушая его.

     -- Василий Сергеич... Что стряслось?

     Обойдя стол, он становится перед Тобольцевым, чтобы попасть в поле его зрения.

     -- Что на вас навалилось?.. Вы здоровы?

     Тобольцев роняет лицо в ладони:

     -- Пал Палыч... очень прошу... свидание с детьми.
x x x


     Случается, когда Пал Палычу нужно что-то понять и об этом можно рассказать, не нарушая служебной тайны, он советуется с матерью. Подследственные -- частенько люди с изломанной психикой, а Маргарита Николаевна -- чуткая женщина, да к тому же психиатр. Вот и сегодня встревожил Пал Палыча Тобольцев, и дома покоя нет.

     -- А ты не усложняешь, Павлик? -- за разговором Маргарита Николаевна хлопочет на кухне. -- Может, просто реакция на окончание дела? Пока следствие, голова занята: как сказать, да что сказать. Человек до поры мог почти не думать о наказании. А теперь заслониться нечем, и разом навалилось то, что ждет. Вот и срыв.

     -- Это, мать, не про Тобольцева. У него другая тактика выжива­ния: чего нельзя миновать, к тому надо приспособиться. Мы с ним толковали о суде, о колонии, он был готов все это перенести.

     -- Стало быть, что-то личное... дурное известие... Достань сто­ловую ложку.

     -- Я бы знал. Мне обязаны сообщать то, что сообщают ему.

     -- Ну, не герметически же он закупорен. Плохая новость щелку найдет.

     -- Да все, что могло случиться плохого, вроде бы уже случилось. Давай нож поточу, не режет ведь... Жена от него ушла пять лет назад и уехала с новым мужем куда-то аж в Каракумы. Дети остались с ним и с тещей.

     -- Дети маленькие?

     -- Десять и семь.

     -- С ними благополучно?

     -- Попросил свидания, значит, живы-здоровы... Пахнет уже вкусно... Этот Тобольцев, как заноза в мозгах!

     -- Хорошо, хоть аппетит не пропал.

     -- Аппетит зверский!
x x x


     А дня через три утром не успел Знаменский снять плащ, как позвонили из Бутырки. Тобольцев слезно и в срочном порядке просится побеседовать. Пал Палыч покачал головой над густо исписанным листком календаря, но поехал...

     На этот раз Тобольцев здоровается и не отворачивается, но снова на себя не похож: им владеет мрачное возбуждение.

     -- Итак, явился на ваш призыв, -- говорит Знаменский. -- Слушаю.

     Тобольцев набирает воздуху, смотрит круглыми карими глазами и молчит.

     -- Вы собираетесь сообщить новые обстоятельства по делу? -- подсказывает Знаменский, хотя чувствует: вряд ли.

     Не в силах усидеть, Тобольцев вскакивает с привинченного к полу табурета.

     -- Нет, я... -- Он топчется у стола, опираясь на него нетвердой рукой. -- Пал Палыч, я убил человека!

     Знаменский реагирует, словно на шутку:

     -- Убили? Это кого же?

     -- Фамилию не знаю... то есть тогда не знал.

     -- Странные вещи с вами творятся, Василий Сергеич. Сядьте, постарайтесь успокоиться... Ребята приезжали?

     -- Да, вчера. Поглядел, простился, -- от волнения он картавит порой до непонятности.

     -- Почему "простился"?

     -- Больше вряд ли увижу.

     Спятил мужик, что ли? Помолчав, Знаменский включает дик­тофон.

     -- Ну ладно, выкладывайте.

     -- Четырнадцатого июня, примерно в семь тридцать вечера я зашел в винный магазин на Таганской улице, чтобы выпить, -- начинает Тобольцев заученно. -- Там ко мне привязался пожилой незнакомый человек, полный такой, в черном плаще. Из магазина он вышел вместе со мной и что-то все говорил, но я его не слушал. -- Он приостанавливается, обеспокоенный: -- Вы не пишете протокол?

     -- Успеется. Дальше?

     -- Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы, вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер.

     -- С чего вы взяли?

     -- Потому что он умер.

     -- Место, где это произошло? -- резко спрашивает Знаменский, уже с внутренним ознобом.

     -- В Товарищеском переулке.

     Выключив диктофон, Знаменский звонит, представляется.

     -- Вечером четырнадцатого июня в Товарищеском переулке зарегистрировано нападение на мужчину?.. Да, жду.

     -- Вы мне что -- не верите?

     Знаменский не отвечает, прижимая трубку к уху. На том конце провода начинают зачитывать текст с карточки учета преступле­ний:

     "... обнаружен труп Киреева Д.Т., шестидесяти четырех лет. По заключению судмедэксперта, причиной смерти явился удар по голове, вызвавший разрыв сосудов в части мозга, пораженной недавно перенесенным Киреевым незначительным инсультом. Подозреваемый был задержан дружинниками при попытке огра­бить тело потерпевшего, однако..."

     Знаменский машинально записывает, переспрашивает:

     -- Когда?.. Его фамилия?.. И кто ведет дело?.. Ясно, спасибо.

     Потом долго смотрит на Тобольцева.

     -- Вы правы, тот человек умер.

     За время телефонного разговора Тобольцев снова ушел в себя.

     -- Не угадаешь, где она подстережет, стерва безносая, -- бормо­чет он.

     -- Слушайте, Тобольцев, откуда вся эта дичь? Пухнет, обраста­ет подробностями!

     -- Не обременяйте вы себя, Пал Палыч... Мне так и так хана.

     Знаменский снова включает диктофон и стремительно задает вопросы:

     -- Итак, он упал, а вы сразу ушли?

     -- Да.

     -- Тихо-мирно потопали себе дальше?

     -- Да. Такой вот подлец перед вами.

     -- А сегодня, одиннадцатого сентября, вдруг приспичило пока­яться?

     -- Я больше не мог. Мысль, что за мое преступление сидит невиновный...

     Знаменский перебивает:

     -- Да если вы сразу ушли, Василий Сергеич, откуда вам знать, что пристававший к вам человек умер, что кого-то арестовали!

     -- Да парень уже месяц со мной в камере.

     Знаменский поражен. Верить? Не верить? Нажимает кнопку вызова конвоира.

     -- Будьте добры, список содержащихся в тридцать первой камере.

     Дожидаясь списка, меряет шагами следственный кабинет.

     -- Бурное утро... Сюрприз за сюрпризом.

     -- Такая уж моя злая судьба, -- после долгой паузы шепчет Тобольцев.

     Возвращается конвоир. Да, задержанный по подозрению Холин сидит с Тобольцевым.

     -- Подследственного отправите отсюда в другую камеру.

     -- Переселяете меня?

     -- По одному делу вместе находиться нельзя.

     Тобольцев выпрямляется, вытягивается в струну. Вялости как не бывало.

     -- Разве Холина не выпустят? -- вскрикивает он. -- Как же это: я признался, а его не выпустят?

     Ни разу он при Пал Палыче не впадал в столь лихорадочное волнение.
x x x


     Слово в слово повторил Тобольцев свою историю и в присутст­вии следователя, ведшего дело Холина.

     И теперь Знаменский отправляется к коллеге с ответным визитом. Ноги несут его быстро, проезжую часть пересекают недисциплинированно, на красный свет. Вот и здание прокурату­ры. Вестибюль, лестница, коридор. Перед нужной дверью Зна­менский приостанавливается, делает официальное лицо.

     -- Здравствуйте.

     -- День добрый, Пал Палыч. Прошу.

     Холин, сидящий за приставным столиком, впивается в Пал Палыча глазами.

     -- В разговоре примет участие еще один сотрудник, -- говорит ему Панюков.

     Холин привстает и даже отвешивает Пал Палычу нечто вроде поклона.

     -- Пожалуйста... Очень приятно.

     -- За приятность не ручаюсь, -- осаживает Холина Панюков. -- Расскажите, что произошло четырнадцатого июня.

     -- Черный день в моей жизни, -- произносит Холин печально. -- Представьте: иду по улице, хороший вечер, хорошее настрое­ние, хорошая сигарета. -- Он обращается к Знаменскому, понимая, что сегодня рассказ адресован ему. -- Завернул в подворот­ню, чтобы бросить окурок, и вдруг вижу: кто-то лежит у стены...

     -- В первом варианте Холин заметил лежащего, проходя мимо по переулку. На месте проверили -- выяснилось, что заметить невозможно: темно. Теперь возникла деталь с подворотней и окурком.

     -- Да, сначала я упустил эту мелочь, -- Холин неприязненно покосился на Панюкова. -- Но о чем она говорит? Только о том, что у меня есть привычка не сорить на тротуаре. Воспитанный человек поймет. Рассказывать дальше?

     -- Да, конечно.

     -- Уже столько раз повторял, что заучил наизусть. Значит, я увидел, что лежит пожилой мужчина, а рядом валяется бумажник с документами. Я решил, что человеку плохо, подобрал бумаж­ник, чтобы не пропал, и хотел бежать за помощью. Но вдруг налетели два парня, дружинники, и схватили меня. Вот так я был задержан "на месте преступления".

     -- Гражданин Холин забыл добавить, что при появлении дру­жинников он бросил бумажник, а по дороге в милицию сбежал и два месяца скрывался, -- снова вмешивается Панюков.

     -- Неужели лучше, чтобы я удрал с бумажником? Зачем мне чужой бумажник? Я думаю, в подобной ситуации любой испугал­ся бы. Представьте, парни вообразили бог знает что, никаких объяснений не слушали, бумажник считали "железной уликой"!.. Я хотел переждать, пока утихнет шум. Я не думал, что все так серьезно! Ведь, когда я побежал, я не знал, что он мертвый! Я же не знал! Вы верите? -- взывает он к Знаменскому.

     Последние фразы прозвучали с неожиданной искренностью, и Знаменский кивает:

     -- Пожалуй, не знали.

     -- Наконец-то! Наконец нашелся человек, который способен поверить! Я догадываюсь, кто вы и почему пришли, и вы понима­ете, что я догадываюсь. Зачем притворяться, Пал Палыч? Позвольте вас так называть.

     -- Хорошо, не будем притворяться. Но я пришел не ради вас, а затем, чтобы понять поведение Тобольцева. Если вы согласитесь кое-что разъяснить.

     -- Собственно, я готов.

     -- Расскажите Пал Палычу, как развивались ваши отношения с Тобольцевым, -- говорит Панюков.

     -- Видите ли, началось случайно. Мне было очень тяжело в камере, а Тобольцев казался симпатичнее других, и я поделился с ним своей бедой. -- Холин излагает историю гладко, без запин­ки. -- Он выслушал, расспросил и вдруг замкнулся, помрачнел... И вот однажды мы остались одни, и он во всем признался. Я его умолял меня спасти. Вчера он наконец решился. Такое счастье! -- Холин потупляется, а следователи обмениваются быстрым взгля­дом.

     -- Когда Тобольцев вам признался, то как он изложил суть преступления? Постарайтесь как можно точнее. -- У Панюкова скучающий тон, но он готовит небольшой проверочный трюк.

     -- Четырнадцатого июня вечером Тобольцев зашел выпить в магазин на Таганской улице, -- уверенно чешет Холин. -- Там к нему привязался незнакомый человек, полный, в черном плаще, и позже в Товарищеском переулке у них вышла ссора...

     -- В черном плаще? -- перебивает Панюков. -- Помнится, он сказал в синем.

     -- В синем?.. -- на мгновение Холин теряется. -- Да нет же, в черном! Неужели он перепутал, подонок?! Маразматик!

     -- Не вам бранить Тобольцева, -- одергивает Панюков.

     -- По-вашему, должен благодарить? Он кого-то ухлопал, а я мучайся? Еще неизвестно, почему он тот бумажник не спер! Может, это я его спугнул!

     -- А в бумажнике были деньги?

     Холин разом остывает и вспоминает, что он порядочный и благовоспитанный.

     -- Откуда я знаю? Не имею привычки копаться в чужих вещах. Я хотел только человеку помочь, а вы...

     -- А я, -- ничего. Кстати, цвет плаща Тобольцев мог и перепу­тать. -- Следователь для виду заглядывает в папку. -- Э-э, да я сам перепутал. Действительно, черный плащ.

     -- Ох... -- облегченно выдыхает Холин.

     -- Испугались? Чего ж вам пугаться? Скажите, беседа с Тоболь­цевым состоялась утром, вечером? Давайте восстановим для Пал Палыча картину во времени и пространстве.

     -- Раз мы были вдвоем, то, очевидно, других вызвали на допрос. Значит, с утра или после обеда...

     -- Вы стояли? Сидели у стола?

     -- Вероятно, сидели...

     -- И с чего он начал?

     -- Собственно... вряд ли я вспомню.

     -- Хоть некоторые фразы должны всплыть, если вы сосредото­читесь.

     -- Н-нет. В тот момент я настолько разволновался, все смеша­лось. Очень жаль, раз вам это важно, -- он по-прежнему обраща­ется к Знаменскому, стараясь выдерживать доверительный тон.

     -- Число тоже не вспомните?

     -- Примерно с неделю назад. В камере дни так сливаются.

     -- Мы за эту неделю дважды встречались, Холин. Вы и не заикнулись о Тобольцеве!

     -- Вы не из тех, кто верит! -- огрызается Холин и снова "со всей душой" к Знаменскому: -- Я не располагал уликами, Пал Палыч! А Тобольцев колебался. Он должен был морально дозреть.

     Следователь холодно наблюдает эти заигрывания Холина.

     -- Удовлетворены, Пал Палыч?

     -- Есть маленькая неясность. -- Знаменский в свою очередь хочет прозондировать Холина.

     -- Прошу.

     -- Для безвинно арестованного, Холин, вы ведете себя на редкость спокойно. Месяц в заключении -- и ни жалоб, ни возму­щенных писем в разные инстанции. Между тем темперамента вы не лишены. Какое-то неестественное смирение...

     -- Справедливо замечено, -- поддерживает Панюков. -- Если вы действительно не виновны.

     -- То есть как, "если действительно"? -- жалобно и вместе раздраженно вскрикивает Холин. -- А признание Тобольцева? Почему "если"? Может, он не все сказал? Пал Палыч! Он сказал, что был пьяный?

     -- Да.

     -- Сказал, что ударил по голове?

     -- Да.

     -- И что Киреев как упал, так и не поднялся?

     -- Да.

     -- И после всего вы... -- оборачивается Холин к Панюкову, -- вы намекаете, будто это против меня, что я не жаловался?! Ловко повернули! Человек верит в советское правосудие, что оно спо­собно разобраться, а вы -- вон как! Теперь стану жаловаться, будьте покойны! Выгораживаете убийцу! Считаете, нашли нес­мышленыша? Я требую освобождения!

     Панюков выглядывает за дверь.

     -- Арестованный больше не нужен.

     -- Прощайте, Пал Палыч! -- драматически произносит Холин с порога.

     -- Ну-с, я видел вашего "претендента на убийство", вы -- моего. Как говорится, дистанция огромного размера. Холин -- сплош­ное самообожание, самомнение и самосохранение...

     -- Однако при нынешнем положении вещей... -- вздыхает Знаменский.

     -- Согласен, может вывернуться, -- мрачнеет и Панюков. -- Даже не уверен теперь, что добьюсь продления срока ареста. Ох уж этот Тобольцев! Фокусник...

     Панюкову вспоминается добрая и несчастная физиономия.

     А Знаменский размышляет о Вадиме Холине. Следователь обязан быть объективным. Но обязан и соображать, когда ему врут. Парень врет. Его угодливые интонации вдвойне противны потому, что фальшивы. В действительности я для него -- мили­цейский придурок, -- думает Пал Палыч. "Сплошное самообожа­ние и самомнение", как сказал Панюков. Кратко и верно. И объективно.
x x x


     С подобной характеристикой вполне согласился бы отец Вади­ма, если б вдруг решил открыть душу. Но этого он не делает никогда. И никому.

     Супруги Холины разительно не похожи друг на друга. Он -- высок, худ, замкнут и молчалив. По лицу трудно понять, какие чувства он испытывает, если испытывает вообще. Она -- неболь­шого росточка, кругленькая, румяная, говорливая. Любая эмоция сразу выплескивается наружу. Жизнь Холиной -- это дом, хозяй­ство и главное -- дети: двое сыновей, которых она страстно, безмерно любит.

     Старший, двадцатипятилетний Дмитрий, сидит за столом, отдавая должное материнской стряпне. А младший, ее малень­кий, ее Вадик, -- невыносимо даже подумать -- томится за решеткой!

     Сегодня впервые за долгие-долгие недели Холина утешена. В который раз уже перечитывает она какой-то рукописный листок. Ее немного выцветшие, но ясные глаза сияют, губы дрожат, и счастливая слезинка скатывается по щеке.

     -- Он снова будет дома, с нами! Ах, Митенька! Возблагодарим судьбу!

     -- Благодарить надо меня и Киру Михайловну.

     -- Кира Михайловна получила и еще получит, мне ничего не жалко! А для тебя награда -- само освобождение Вадика. Разве нет?

     -- Еще бы! Кому охота писать в анкете: "брат судим"?

     -- Митя, ты циник, -- ласково упрекает мать.

     -- Угу. А идеалист пальцем бы не шевельнул, чтобы расхлебы­вать вашу кашу.

     Она подсаживается к сыну и гладит его по плечу.

     -- Почему ты так говоришь: "вашу кашу"?

     -- А чью же? Если бы вы с ним поменьше нянчились...

     -- Вспомни, как часто мы бывали строги! -- перебивает мать.

     -- Ну да, ты прятала ботинки, когда он собирался на очередную пьянку. Но если братец влипал в историю, его вызволяли всеми средствами.

     -- Ах, Митя, о чем мы спорим? С тобой разве не нянчились? Нанимали репетиторов, устраивали в институт. Все твои покро­вители жуют папиными зубами.

     Холин-старший в это время укладывает в потрепанный чемо­данчик зубоврачебные инструменты и протезы. Руки двигаются автоматически, быстро и экономно. Захлопнув крышку, он выхо­дит в смежную комнату.

     -- Куда ты? -- удивляется мать.

     -- Примерить мост директору магазина "Ковры".

     -- И ты уйдешь сейчас, когда у нас такая радость?

     Отец молча направляется в переднюю.

     -- Подожди ликовать, -- замечает Дмитрий. -- Письмо получе­но не для того, чтобы перечитывать его на ночь. С ним надо идти в органы.

     Холина бежит за мужем.

     -- Отец, ты слышишь?

     Тот проводит расческой по жидким волосам и одевается.

     -- Отец, надо идти в органы!

     Холин разражается длиннейшей по его меркам речью:

     -- Хватит того, что я плачу. Мите нужна квартира -- плачу, у Вадика неприятности -- плачу. Зубными мостами, которые я сделал, я вымостил детям дорогу в жизнь. А уж куда они по ней придут, это... -- Он снимает дверную цепочку и отпирает серию замков.
x x x


     У Знаменского маленькое заседание: друзья прослушивают признание Тобольцева.

     -- ...Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы: вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер.

     -- С чего вы взяли?

     -- Потому что он умер.

     Знаменский прерывает запись:

     -- Ну и дальше в том же роде.

     Томин разводит руками.

     -- "Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню...". Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка вешает на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано и ей обещано.

     -- Саша, Холин для Тобольцева -- не туз.

     -- А что такое Холин?

     -- Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том -- воспитанный мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам.

     Томин хмыкает.

     -- Сколько лет дочери Тобольцева?

     -- Семь, Саша.

     -- Какая версия рухнула! -- комментирует Кибрит.

     -- Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь?

     -- Совсем просто -- подкуп.

     -- Давайте обсудим, -- соглашается Знаменский. -- Тобольцев очень любит ребят, ценит свободу. За его провинности причита­ется два-три года. Ради денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив.

     -- А махинации с нарядами?

     -- Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше -- больше. Разумеется, потом он имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что с ним сейчас творится, спрятана глубоко...

    

... ... ...
Продолжение "Любой ценой" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Любой ценой
показать все


Анекдот 
Она: НАДО УЖИН ПРИГОТОВИТЬ УСТАЛА С РАБОТЫ ПОЙДЕШЬ КУПИ КУРИЦУ ПЛИЗ ПОУЖИНАЕМ ВМЕСТЕ. Он ей в ответ: ХОРОШО спустя некоторой время ей на телефон приходит СМС от него: ЦЕЛУЮ Она в шоке - 8 лет в браке страсть уже прошла а тут такие слова Пишет ему ответ: МИЛЫЙ Я ТЕБЯ ТОЖЕ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ И НЕЖНО ЦЕЛУЮ ТЕБЯ В ГУБКИ Он перезванивает: ОЛЯ,ДУРА БЛЯ Курицу спрашиваю ЦЕЛУЮ брать?
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100