Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Рассказы - - Беседы при ясной луне

Проза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Шукшин, Василий >> Рассказы
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Василий Шукшин. Беседы при ясной луне

---------------------------------------------------------------

Spellchecked by Tatyana Andrushenko (1 Oct 1998)

---------------------------------------------------------------



     Марья Селезнева работала в детсадике, но у нее нашли какие-то палочки и сказали, чтоб она переквалифицировалась.


     -- Куда я переквалифицируюсь-то? -- горько спросила Марья. Ей до пенсии оставалось полтора года. -- Легко сказать -- переквалифицируйся... Что я, боров, что ли, -- с боку на бок переваливаться? -- Она поняла это "переквалифицируйся" как шутку, как "перевались на другой бок".

     Ну, посмеялись над Марьей... И предложили ей сторожить сельмаг. Марья подумала и согласилась.

     И стала она сторожить сельмаг.

     И повадился к ней ночами ходить старик Баев. Баев всю свою жизнь проторчал в конторе -- то в сельсовете, то в заготпушнине, то в колхозном правлении, -- все кидал и кидал эти кругляшки на счетах, за целую жизнь, наверно, накидал их с большой дом. Незаметный был человечек, никогда не высовывался вперед, ни одной громкой глупости не выкинул, но и никакого умного колена тоже не загнул за целую жизнь. Так средним шажком отшагал шестьдесят три годочка, и был таков. Двух дочерей вырастил, сына, домок оборудовал крестовый... К концу-то огляделись -- да он умница, этот Баев! Смотри-ка, прожил себе и не охнул, и все успел, и все ладно и хорошо. Баев и сам поверил, что он, пожалуй, и впрямь мужик с головой, и стал намекать в разговорах, что он -- умница. Этих умниц, умников он всю жизнь не любил, никогда с ними не спорил, спокойно признавал их всяческое превосходство, но вот теперь и у него взыграло ретивое -- теперь как-то это стало неопасно, и он запоздало, но упорно повел дело к тому, что он -- редкого ума человек.

     Последнее время Баева мучила бессонница, и он повадился ходить к сторожихе Марье -- разговаривать.

     Марья сидела ночью в парикмахерской, то есть днем это была парикмахерская, а ночью там сидела Марья: из окон весь сельмаг виден.

     В избушке, где была парикмахерская, едко, застояло пахло одеколоном, было тепло и как-то очень уютно. И не страшно. Вся площадь между сельмагом и избушкой залита светом; а ночи стояли лунные. Ночи стояли дивные: луну точно на веревке спускали сверху -- такая она была близкая, большая. Днем снежок уже подтаивал, а к ночи все стекленело.) и нестерпимо, поддельно как-то блестело в голубом распахнутом свете.

     В избушке лампочку не включали, только по стенам и потолку играли пятна света -- топился камелек. И быстротечные эти светлые лики сплетались, расплетались, качались и трепетали.

     И так хорошо было сидеть и беседовать в этом узорчатом качающемся мирке, так славно чувствовать, что жизнь за окнами -- большая и ты тоже есть в ней. И придет завтра день, а ты и в нем тоже есть, и что-нибудь, может, хорошее возьмет да случится. Если умно жить, можно и на хорошее надеяться.

     -- Люди, они ведь как -- сегодняшним днем живут, -- рассуждал Баев. -- А жизнь надо всю на прострел брать. Смета!.. -- Баев делал выразительное лицо, при этом верхняя губа его уползала куда-то к носу, а глаза узились щелками -- так и казалось, что он сейчас скажет: "чево?" -- Смета! Какой же умный хозяин примется рубить дом, если заранее не прикинет, сколько у него есть чево. В учетном деле и называется -- смета. А то ведь как: вот размахнулся на крестовый дом -- широко жить собрался, а умишка, глядишь, -- на пятистенок едва-едва, Просадит силенки до тридцати годов, нашумит, наорется, а дальше -- пшик. Марья согласно кивала головой.

     И правда, казалось, умница Баев, сидючи в конторах, не тратил силы, а копил их всю жизнь -- такой он был теперь сытенький, кругленький, нацеленный еще на двадцать лет осмеченной жизни.

     -- Больно шустрые! Я как-то лежал в больнице... меня тогда Неверов отвез, председателем исполкома был в войну у нас, не помнишь?

     -- Нет. Их тут перебывало...

     -- Неверов, Василий Ильич. А тогда что, С молокопоставками не управились -- ему хоть это.,, хоть живым в могилу зарывайся. Я один раз пришел к нему в кабинет, говорю: "Василий Ильич, хотите, научу, как с молокопоставками-то?" -- "Ну-ка", -- говорит. "У нас колхозники-то все вытаскали?" -- "Вроде все, -- говорит. -- А что?" Я говорю: "Вы проверьте, проверьте -- все вытаскали?"

     -- Ох, тада и таска-али! -- вспомнила Марья. -- Бывало, подоишь -- и все отнесешь. Ребятишкам по кружке нальешь, остальное -- на молоканку. Да ведь планы-то какие были... безобразные!

     -- Ты вот слушай! -- оживился Баев при воспоминании о давнем своем изобретательном поступке. -- "Все вытаскали-то? Или нет?" Он вызвал девку: "Принеси, -- говорит, -- сводки". Посмотрели: почти все, ерунда осталась. "Ну вот, -- говорит, -- почти все". -- "Теперь так, -- это я-то ему, -- давайте рассуждать: госпоставки недостает столько-то, не помню счас сколько, Так? Колхозники свое почти все вытаскали... Где молоко брать?" Он мне: "Ты, -- говорит, -- мне мозги не... того, говори дело!" Матерщинник был несусветный. Я беру счеты в руки: давайте, мол, считать, Допустим, ты должна сдать на молоканку пятьсот литров. -- Баев откинул воображаемых пять кругляшек на воображаемых счетах, посмотрел терпеливо и снисходительно на Марью. -- Так? Это из расчета, что процент жирности молока у твоей коровы такой-то. -- Баев еще несколько кругляшек воображаемых сбросил, чуть выше прежних. -- Но вот выясняется, что у твоей коровы жирность не такая, какая тянула на пятьсот литров, а ниже, Понимаешь? Тогда тебе уж не пятьсот литров надо отнести, а пятьсот семьдесят пять, допустим. Сообразила?

     Марья не сообразила пока.

     -- Вот и он тогда так же: хлопает на меня глазами: не пойму, мол. Снимайте, говорю, один процент жирности у всех -- будет дополнительное молоко. А вы это молоко, с колхозников-то, как госпоставки пустите. Было бы молоко, в бумагах его как хошь можно провести. Ох, и обрадовался же он тогда. Проси, говорит, что хочешь! Я говорю: отвези меня в городскую больницу -- полежать. Отвез.

     Марья все никак не могла уразуметь, как это они тогда вышли из положения с госпоставками-то.

     -- Да господи! -- воскликнул Баев. -- Вот ты оттаскала свои пятьсот литров, потом тебе говорят: за тобой, гражданка Селезнева, еще семьдесят пять литров. Ты, конечно, -- как это так? А какой-нибудь такой же, вроде меня, со счетиками: давайте считать вместе... Вышла, мол, ошибка с жирностью. Работник, мол, недоглядел... А я -- в горбольнице. С сельской местности-то туда и счас не очень берут. А я вон когда попал!

     -- А чего?.. Заболел, што ли?

     -- Как тебе сказать... Нет. Недостаток-то у меня был: глаза-то и тогда уж... Почти слепой был. Из-за того и на войну не взяли. Но лег я не потому, а... как это выразиться... Охота было в горбольнице полежать. Помню, ишо молодой был, а все думал: как же бы мне устроиться в горбольнице полежать? А тут случай-то и подвернулся. Да. Приехал я, мне, значит, коечку, чистенько все, простынки, тумбочка возле койки... В палате ишо пять гавриков лежат, у кого что: один с рукой, один с башкой забинтованной, один тракторист лежал -- полспины выгорело, бензин где-то загорелся, он угодил туда. Та-ак. Ну, ладно, думаю, желание мое исполняется.

     -- Дак чего, просто вот полежать, и все? -- никак не могла взять в толк Марья.

     -- Все. Ну-ка, как это тут, думаю, будут ухаживать за мной? Слыхал, что уход там какой-то особенный. Ну, никакого такого ухода я там не обнаружил -- больше интересуются: "Что болит? Где болит?" Сердце, говорю, болит -- иди, доберись до него. Всего обстукали, обслушали, а толку никакого. Но я к чему про горбольницу-то: про людей мы заговорили... Пришел, значит, я в палату, лежат эти козлы... Я им по-хорошему: "Здравствуйте, мол, ребята!" И прилег с дороги-то соснуть малость: дорога-то дальняя, в телеге-то натрясло. Сосну, думаю, малость. Поспал, значит, мне эти козлы говорят: "Надо анализы собирать". -- "Какие анализы?" -- "Калу, -- говорят, -- девятьсот грамм и поту пузырек". Я удивился, конечно, но...

     Тут Марью пробрал такой смех, что она досмеялась до слез. Баев тоже сперва хмыкнул, но потом строго ждал, когда она отсмеется.

     -- Ну и как? -- спросила Марья, вытирая глаза концом полушалка. -- Собрал?

     -- Стали сперва собирать пот, -- продолжал Баев, недовольный, что из рассказа вышла одна комедия: он вознамерился извлечь из него поучительный вывод. -- Укрыли меня одеялами, два матраса навалили сверху, а пузырек велели под мышку зажать -- туда, мол, пот будет капать. Ить вот рассудок-то у людей: хворают, называется! Ить подумали бы; идет такая страшенная война, их, как механизаторов, на броне пока держут: тут надо прижухнуться и помалкивать, вроде тебя и на свете-то нету. Нет, они начинают выдумывать черт те чего. Думает он, лежит, что у него -- жизнь предстоит, что надо ее как-то распланировать, подсчитать все наличные ресурсы, как говорится?.. Что ты! Он зубы свои оскалит и будет лучше ржать лежать, чем задумается.

     Марья вспомнила про девятьсот граммов кала и опять захохотала. И понимала, что после таких серьезных слов Баева не надо бы смеяться, но не могла сдержаться.

     -- Дак, а как... с этим-то?.. Собрал, что ли? -- Вытерла опять глаза. -- Не могу ничего с собой сделать, ты уж прости меня, Николай Ферапонтыч, шибко смешно. Собрал девятьсот грамм-то?

     -- Вот то-то и оно -- ничего сделать с собой не можем, -- обиделся Баев, -- Живем безалаберно -- ничего с собой сделать не можем; пьем-гуляем -- ничего с собой сделать не можем; блуд совершаем -- опять ничего с собой сделать не можем. У меня зять вон до развода дело довел, гад зубастый: тоже ничего с собой сделать не может. Кобели. Поганки. -- Баев по-живому обозлился. -- Взял бы кол хороший, пошел бы в клуб ихный -- да колом бы, колом бы всех бы подряд. Ржать научились? Ногами дрыгать научились?.. Теперь подставляй башку, я тебя жизни обучать буду! Козлы.

     Посидели молча. Марья даже вздохнула: у самой тоже была дочь, и у той тоже семейная жизнь не ладилась.

     -- А как вот им поможешь? -- сказала она. -- И рад бы душой -- помочь, а как?

     -- Никак, -- резко сказал Баев. -- Пускай сами разбираются,

     Опять замолчали.

     Баев достал флакон с нюхательным табаком, пошумел ноздрями -- одной, другой, -- поморгал подслеповатыми маленькими глазами и сладостно чихнул в платок.

     -- Помогает глазам-то? -- спросила Марья, кивнув на пузырек с табаком.

     -- Не он бы, так давно бы уж ослеп. Им только и держусь.

     -- Где ж ты так глаза-то испортил? У вас, однако, в роду все зрячие были,

     -- Зрячие... -- вздохнул Баев. -- Все зрячие, да не все умные. -- Баев спрятал пузырек в карман, помолчал задумчиво. -- Что он, покойный родитель мой, делал со мной -- это же ни пером описать, ни... как там говорится?.. Уму непостижимо, что он вытворял, чтоб я только в школу не ходил. А мне страсть как учиться хотелось. Тада же еше приходская школа-то была,,. Батюшка-то к родителю ходил: способный, мол, парнишка, пускай ходит. Ну! Родителю моему только... Грех поминать нехорошо, но и... тоже... Как я только не просил: в ногах у него валялся, ревмя ревел -- отпустите в школу! Закинет пимы на полати, и все. Сиди за печью, гложи ногу овечью -- вот весь сказ родительский, Эх-х!.. -- Баев еще помолчал горестно: -- Дак я, когда все поснут, лучинку зажгу, бывало, в уголок на печке забьюсь да по складам читаю. Да по всей ноченьке так-то -- вот они, глаза-то, и сели.

     -- Дак, а чего уж он так?

     -- А спроси его! Не мужицкое дело, мол... Темен был, упрям. Всю жизнь я на него сердце держал. Помирал, помню: "Прости, Колька, учиться тебе препятствовал..." И вот знаю, как полагается говорить в таких случаях, а язык не поворачивается. "Ладно, -- говорю, -- чего теперь?" Вот как душа затвердела! А потому что -- ехидно. Я же какой башковитый-то был! Бывало, стишок два раза прочитаю и тут же его отбарабаню без запинки.

     -- А понимал же потом-то -- вишь, "прости" говорил.

     -- Да потом-то... Ко мне, бывало, придут: "Напиши, ради Христа, прошение", -- или еще чего, ну, курочку несут или яиц десяток, а то шерсти... фунта два... Я сяду -- мне плевое дело прошение-то составить: где завострил, где подсусолил, где на жалость упор сделаешь, а где намекнешь про другие инстанции... Тут целая наука тоже. Вот составишь. "На, хлопочи, ехай". Человек и радешенек. И того не заметил, что я за какой-нибудь час курицу заработал. А родитель-то видит, конечно, сопит -- чует вину свою. Ну ты, думаю, а дал бы мне учиться-то, да я бы... Ладно. Рази бы тут курочками пахло! Ведь это я самоучкой уж достиг -- счетоводом-то, потом бухгалтером. А поучи-ка меня годов десять, как этих лоботрясов нынче, да я бы... не знаю... Эх-х! Ладно. -- Баеву правда горько, у него даже глаза слезились, он утирал их согнутым указательным пальцем. -- Чего теперь. Обидно, конечно... Ведь вот счас уж дело прошлое -- ты подумай только, какие я дела пропускал через свои руки! Ведь меня ревизором в другие районы посылали! Еду, бывало, и думаю: знали бы они, что у меня всего-то полтора класса ЦПШ, как у нас шутил один: церковноприходской школы. Полторы зимы побегал всего-то, а вы меня -- на других ревизором! Молчал уж...

     -- А ведь вот дал же бог такое стремление -- учиться! -- неподдельно уважительно заметила Марья. -- Откуда бы такое стремление?

     -- Наблюдательность, -- пояснил Баев. -- Я вот, как себя помню, всегда был очень наблюдательный. Еше карапуз был, а, бывало, зайду по колено в воду -- озерко за деревней было, помнишь? Раменское называлось, -- залезу и стою. По полдня торчал неподвижно -- наблюдал, чево в воде происходит. Это уж от бога. Это уж не от людей. От родителя моего я мог только пинка получить заместо совета разумного.

     -- Надо же, -- с уважением опять сказала Марья. -- А мне вот -- хоть бы что! Больше играть любила на улице. По целым дням, бывало, не загонялась!

     -- Я уж, грешным делом, думаю... -- Баев даже оглянулся и заговорил тише. -- Я уж думаю: не прислала ли меня мать-покойница с кем другим?

     -- Господь с тобой! -- воскликнула Марья, но тоже негромко воскликнула и тоже чуть было не оглянулась. -- Тетка Анисья-то! Да ты что, ферапонтыч... Господи! Да ты и похожий-то на отца. Только ты посытей да без бороды, а так-то... Да что ты, бог с тобой! Да с кем же она могла?

     -- Ну!.. -- Баев полез опять за пузырьком. -- А в кого я такой башковитый? Я вот думаю: мериканцы-то у нас тут тада рылись -- искали чего-то в горах... Шут его знает! Они же... это... народишко верткий.

     -- Дак, а похож-то?

     -- Ну!.. Похож! Потрись с малых лет возле человека -- будешь похож. Собака вон на хозяина и то становится похожая, а человек-то... Шут его знает! Может, и грех на душу беру. Но шибко уж у нас с им... противоположные взгляды. Вот чую сердцем: не крестьянского я замеса. Сроду меня не тянуло пахать или там сеять... ни к какой крестьянской работе. И к вину никогда не манило. -- Баев не то что оголтело утверждал, что он не крестьянского рода, а скорей размышлял и сомневался. -- Ведь если так-то подумать: куда же это все во мне подевалось? Должен же я стремиться землю иметь или там... буянить на праздники. Нет! В огороде своем собственном копаться не люблю! Вот в конторе посиживать-это по мне...

     -- Дак оно бы и все-то так посиживали -- в тепле да на почете, -- вставила Марья.

     -- Садись! -- воскликнул с сердцем Баев. -- Чево ж ты тут заместо мужика торчишь ночами? Садись в контору и посиживай.

     -- Посиживай...

     -- Во-от! Голову надо иметь? Вот я про голову и говорю. Откуда она у меня, у крестьянского выходца!

     -- Ну что же, уж из мужиков и людей больших не было? Вон в войну...

     -- В войну-у! -- перебил Баев. -- С наганами-то бегать да горло драть -- это еще не самая великая мудрость. Мало у нас их было, горлопанов! Одного Ваню Кысу возьми... С малолетства на ножах ходил. Из тюрьмы не вылазил, сердешный. А тоже -- храбрец из храбрецов считался...

     -- Ну сравнил!

     -- Ну а как же? Уж куда храбрей Кысы-то?.. Был ли кто?

     -- Кыса -- разбойник. Разбойник, он разбойник и есть. Я про хороших мужиков говорю. Вон Иван Козлов... Был простой солдат, а стал командиром. Орденов сколько, фотокарточку тада присылал, мы всей деревней смотреть бегали.

     -- Это... все так, -- вздохнул Баев, Он не скрывал, что не ровня ему полуграмотная Марья -- спорить, неглубоко берет баба своим рассудком. -- Конечно, командир, ордена... трень-брень, сапоги со скрипом... Это все воздействует. Но все же голову никакими орденами не заменишь. Или уж она есть, или... так -- куда шапку надевают.

     Так беседовали Баев с Марьей. Часов до трех, до четырех засиживались. Кое в чем не соглашались, случалось, горячились, но расставались мирно. Баев уходил через площадь -- наискосок -- домой, а Марья устраивалась на диван и спала до рассвета спокойно. А потом -- день, шумливый, суетный, бестолковый... И опять опускалась на землю ясная ночь, и охота было опять поговорить, подумать, повспоминать -- испытать некую тихую, едва уловимую радость бытия.

     ...Как-то досиделись они, Баев с Марьей, часов до трех тоже, Баев собрался уже уходить, закладывал в нос последнюю порцию душистого -- с валерьяновыми каплями -- табаку, и тут увидела Марья, как на крыльцо сельмага всходит какой-то человек... Взошел, потрогал замок и огляделся. Марья так и приросла к стулу.

     -- Ферапонтыч, -- выдохнула она с ужасом, -- гляди-ка!

     Баев всмотрелся, и у него тоже от страха лицо вытянулось.

     Человек на крыльце потоптался, опять потрогал замок... Слышно звякнуло железо.

     -- Стреляй! -- тихо крикнул Баев Марье. -- Стреляй!.. Через окно прямо!

     Марья не шевелилась. Смотрела в окно.

     -- Стреляй! -- опять велел Баев.

     -- Да как я?! В живого человека... "Стреляй!" Как?! Ты что?

     Человек на крыльце поглядел на окна избушки, сошел с крыльца и направился прямиком к ним.

     -- Царица небесная, матушка, -- зашептала Марья, -- конец наступает. Прими, господи, душеньку мою грешную...

     А Баев даже и шептать не мог, а только показывал пальцем на ружье и на окно -- стреляй, дескать.

     Шаги громко захрустели под окнами... Человек остановился, заглянул в окно. И тут Марья узнала его. Вскричала радостно:

     -- Да ведь Петька это! Петька Сибирцев!

     -- А чего это никого нет-то? -- спросил Петька Сибирцев.

     -- Заходи, заходи! -- помахала рукой Марья. -- Вот гад-то подколодный! Я думала, у меня счас разрыв сердца будет. Вот черт-то полуношный! Он, наверно, с похмелья день с ночью перепутал.

     Вошел Петька.

     -- Счас что, ночь, что ли? -- спросил он.

     -- Вот идиот-то! -- опять ругнулась Марья. -- А ты что, за четвертинкой в сельмаг? Петька с удивлением и горечью постигал, что теперь -- ночь.

     -- Заспал...

     Баев пришел наконец в движение, нюхнул раз-друтой, не чихнул, а высморкался громко в платок.

     -- Да-а, -- сказал он. -- Пить, так уж пить -- чтоб уж и время потерять: где день, где ночь.

     Петька Сибирцев сел на скамеечку, потрогал голову.

     -- Ну надо же! -- все изумлялась Марья. -- А если б я стрельнула?

     Петька поднял голову, посмотрел на Марью -- то ли не понял, что она сказала, то ли не придал значения ее словам.

     -- У него голова болит, -- с сердцем посочувствовал Баев. -- Эх-х... Жители! -- Баев стряхнул платком табачную пыль с губ, вытер глаза. -- Мне счас внучка книжку читает: Александра Невский землю русскую защищал... Написано хорошо, но только я ни одному слову не верю там.

     Марья и Петька посмотрели на старика.

     -- Не верю! -- еще раз с силой сказал Баев. -- Выдумал... и получил хорошие деньги.

     -- Как это? -- не поняла Марья.

     -- Наврал, как! Не врут, что ли?

     -- Это же исторический факт, -- сказал Петька. -- Как это он мог наврать? Конечно, он, наверно, приукрасил, но это же было.

     -- Не было.

     -- Вот как! -- Петька качнул больной головой. -- Хм...

     -- С кем что он защищал-то ее? Вот с такими вот воинами, вроде тебя?

     Петька опять посмотрел на старика... Но смолчал.

     -- Если уж счас с вами ничего сделать не могут -- со всех концов вас воспитывают да развивают... борются всячески, -- то где же тогда было набраться сознания?

     Петька похлопал по карманам -- поискал курево, но не обнаружил ни папирос, ни спичек.

     -- Пиши в газету, -- посоветовал он. -- Опровергай.

     И встал и пошел вон из избушки.

     Марья и Баев смотрели в окно, как шел Петька. Под ногами парня звонко хрустело льдистое стекло ночной замерзи, и некоторое время шаги его еще сухо шуршали, когда уж он свернул за угол, за сельмаг.

     -- У их, наверно, свадьба, -- сказала Марья. -- Сестра-то Петькина за этого вышла... за этого... Как его? Брат-то к агрономше приехал... Как его?

     -- Черт их теперь знает, И знать не хочу... Сброд всякий. -- Баев почувствовал, что он весь вдруг ослаб, ноги особенно -- как ватные сделались. Все же испугался он сильно, -- Надо же так пить, чтобы день с ночью перепутать!

     -- Они, ночи-то, вон, какие светлые. Наверно, соскочил со сна-то -- видит, светло, и дунул в сельмаг.

     -- Это ж... он и солнце с луной спутал?

     Марья засмеялась:

     -- Видно, гуляют крепко.

     В животе у Баева затревожилось, он скоренько завинтил флакончик с табаком, спрятал его в карман, поднялся.

     -- Пойду. Спокойно тебе додежурить.

     -- Будь здоров, ферапонтыч. Приходи завтра, я завтра картошки принесу -- напекем.

     -- Напекем, напекем, -- сказал Баев. И поскорей вышел.

     Марья видела, как и он тоже пересек площадь и удалился в улицу. Шел он, поторапливался, смотрел себе под ноги. И под его ногами тоже похрустывал ледок, но мягко -- Баев был в валенках.

    

... ... ...
Продолжение "Беседы при ясной луне" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Беседы при ясной луне
показать все


Анекдот 
Забываешь за минуту - вспоминаешь часами...
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100