Алданов, Марк - Алданов - АзефПроза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Алданов, Марк Читать целиком Марк Алданов. Азеф
---------------------------------------------------------------
Сканировал Леон Дотан
Оригинал здесь: www.ldn-knigi.narod.ru
Корректировала Нина Дотан (Февраль 2001)
Форматирование: С. Виницкий
--------
М. А. Алданов. Азеф
I
В марте 1893 г. Департамент полиции получил по почте из Германии
коротенькое заказное письмо.1
1 Письмо это было найдено в 1917 г. в архиве Департамента полиции Б. И.
Николаевским, одним из лучших знатоков истории русской революции, и им
впервые напечатано с превосходным выяснением подробностей. Письма Азефа, еще
не появлявшиеся в печати, взяты мною в архиве, любезно предоставленном в мое
распоряжение В. К. Агафоновым, который в свое время разбирал дела
департамента и охранных отделений.-- Автор.
Неизвестный человек, подписавшийся "готовый к услугам покорный Ваш
слуга", предлагал департаменту давать сведения о кружке учащейся молодежи в
Карлсруэ и о намечавшейся в этом кружке посылке в Россию нелегальной
литературы. Адрес для ответа был указан за литерами В.Ш., poste restante.2
2 До востребования (франц).
Письмо не вызвало большого интереса в Департаменте полиции. Кружок
учащейся молодежи в Карлсруэ, по-видимому, не слишком его беспокоил. Ответ,
довольно краткий, был дан только через пять недель. Департамент небрежно
сообщал, что о существовании и деятельности кружка в Карлсруэ ему известно.
Впрочем, не отказывался от услуг корреспондента, но предлагал ему
предварительно назвать свое имя и сообщить, может ли он давать точные
сведения о транспортах литературы "с указанием, когда, куда, каким путем, по
какому адресу и через кого именно они пересылаются". Департамент обещал
"солидное вознаграждение" и гарантировал полную тайну.
Письма такого рода, вероятно, довольно обычны в практике всех полиций
мира. По форме они немного напоминают брачные объявления, которые ежедневно
можно найти в лучших немецких газетах: одна сторона заявляет о своем
интересе к другой, но просит сначала сообщить точные данные о приданом и
заодно прислать фотографическую карточку.
Обязательная добавка "Diskretion verlangt und garantiert".3 Или же, еще
благороднее, "Diskretion Ehrensache".4
3 "Тайна гарантируется" (нем.).
4 "Соблюдение тайны -- дело чести" (нем.).
Неизвестный корреспондент, однако, не спешил прислать свою
фотографическую карточку Департаменту полиции. Он тоже немного подождал, а
затем, снова без подписи, ответил весьма деловитым письмом, где объяснял,
что именно он намерен сообщать. Размер требуемого приданого, довольно
скромный, он указывал точно: "ежемесячное вознаграждение не меньше 50
рублей". Кроме того, корреспондент просил оторвать и прислать ему кусок его
первого письма в доказательство того, что ответ исходит действительно от
Департамента полиции (письма ведь иногда и пропадают, даже заказные). Буквы
указывал новые: И. С.
Не буду останавливаться на подробностях переписки. Скажу только, что
победа осталась на стороне департамента. Как искатели приданого печатают
объявления сразу в нескольких газетах, так и готовый к услугам корреспондент
обратился, кроме Департамента полиции, еще и в жандармское управление своего
родного города, Ростова-на-Дону. Пишущих машин в то время не было и Донское
жандармское управление по почерку выяснило, что письмо из Карлсруэ написано
мещанином Е. Азефом, сыном очень бедных людей, недавно учившимся в
ростовской гимназии. Этот молодой человек занимался на юге "рабочей
пропагандой" и уже пользовался у розыскных властей некоторой известностью, о
характере которой, однако, нелегко судить. По сообщению начальника Донского
жандармского управления Страхова, товарищи Азефа, "выманив у него чужие
деньги, поставили его в необходимость бежать за границу". Нашлись и другие
сведения; Азеф будто бы покинул Россию, "продав предварительно по поручению
какого-то мариупольского купца масла на 800 рублей и присвоив эти деньги
себе". В психологическом отношении разница между двумя версиями
существенная. Но практического значения она, конечно, не имела.
Получив из Ростова сведения о том, кто автор писем из Карлсруэ,
Семякин, заведовавший политическим розыском Департамента полиции, написал
молодому человеку интересное письмо. Департамент соглашался платить 50
рублей в месяц, принимал "программу, изложенную в Вашем письме от 25 мая",
внося кое-какие дополнения от себя, посылал требуемый из предосторожности
отрывок письма и давал точную инструкцию. Эта инструкция была и деловита
("многословия и теоретических рассуждений не требуется"), и в агентурном
смысле честна ("всяких преувеличений и недостаточно обоснованных выводов
следует избегать"). Под самый же конец приберегался оглушительный эффект.
Семякин кончал свое письмо так: "Я думаю, что не ошибусь, называя Вас, г.
Азеф, Вашим именем, и прошу Вас уведомить, следует ли Вам писать по Вашему
адресу: Шютценштрассе 22.11, или иначе".
Скрываться больше не приходилось. Азеф ответил за подписью. Соглашение
состоялось.
В течение шести лет Азеф оставался заграничным корреспондентом
Департамента полиции. По его донесениям можно проследить, как быстро он
совершенствовался в качестве секретного сотрудника. На одном из первых его
писем есть раздраженная пометка, принадлежащая кому-то из руководителей
департамента: "В следующем письме я попрошу Азефа писать немного толковее,
особенно адреса и фамилии, чтобы можно было понять, кто мужчина, кто женщина
и к кому относятся адреса". Но уже а 1896 г. мы находим совершенно другую
пометку: "Сообщения Азефа поражают своей точностью, при полном отсутствии
рассуждений". А еще через несколько лет известный Ратаев писал Азефу:
"Больше всего на свете я боюсь Вас скомпрометировать и лишиться Ваших
услуг".
И, действительно, донесения Азефа, даже в раннюю пору его работы, были
очень важны. Он открыл департаменту глаза на молодых революционеров, только
впоследствии получивших громкую известность:"Следует особое внимание
обратить Вам на г-на Карповича"... "Особое внимание Вам нужно будет обратить
на Зензинова"... Григория Гершуни, опаснейшего из террористов, Азеф оценил с
первой же своей с ним встречи и тотчас с большой тревогой в тоне сообщил об
"этом господине" Департаменту полиции. Донесения свои Азеф писал с видимым
удовольствием,-- даже, кажется, не без чувства спортивного соревнования с
революционерами. Например, советуя департаменту захватить какой-то транспорт
литературы, он вдруг добавляет: "А то уж больно хвалится Гершуни, что
замечательный путь он устроил".
От департамента Азеф требовал полного доверия к своим словам. В 1901
г., задетый недоверчивым замечанием Ратаева, Азеф отвечает (15 января) в
глубоко оскорбленном тоне: "Мне кажется, что у Вас нет ни одного факта,
который бы мог Вас заставить думать, что я способен вам солгать. Кажется, ни
разу не лгал, это не лежит в моей натуре... Ваше недоверие для меня
оскорбительно и страшно обидно".
По форме переписка порою очень курьезна. Так, позднее, желая выследить
и схватить Гершуни, департамент (17 апреля 1902 г.) по-немецки телеграфирует
Азефу в Берлин: "Очень беспокоюсь о положении Гриши в Петербурге. Хотел бы
получить какие-либо сведения, чтобы иметь возможность с ним повидаться.
Дмитрий". Или же Азеф начинает свое сообщение департаменту (17 июня 1902 г.)
словами: "Дорогая Генриетта", а заканчивает его "Целую тебя. Твой Иван".5
5 Это донесение было написано химическими чернилами. Настоящий текст
его заключает в себе сведения о готовящемся покушении на Плеве (неизданный
архив В. К. Агафонова, папка No. 1 -- Автор.
Письма, сходные с этими по стилю, попадались мне во Французском
Национальном архиве: так любили писать разведчики наполеоновских времен.
II
По возвращении в Россию Азеф был откомандирован к Зубатову для изучения
техники полицейского дела. По-видимому, он изучил ее в совершенстве. Старые
революционеры рассказывают, что, обладая огромной зрительной памятью, он
знал все улицы и все проходные дворы Петербурга, мог, при обсуждении разных
террористических проектов, по памяти нарисовать подробнейший план любого
места в столице. Для разных "явок" ему нужно было знать множество адресов и
телефонных номеров: Азеф "из предосторожности" никогда их не записывал,
однако помнил все безошибочно. В практику террористической слежки он ввел
несколько новых приемов (заимствованных, впрочем, у Зубатова). Вероятно, это
профессиональное искусство и было одним из оснований его огромного престижа
в Боевой организации: террористы того времени читали ведь не только
политическую литературу: как мы все, они читали, вероятно, в свободное время
и "Шерлока Холмса".
По изучении полицейского дела Азеф примкнул к партии
социалистов-революционеров. Вернее, он был одним из ее создателей.
Специализировался он на терроре и стал сначала ближайшим помощником Гершуни,
а затем общепризнанным вождем, душою и хозяином Боевой организации. 4-го
июня 1902 г. Азеф многозначительно писал департаменту, сообщая о 500 рублях,
пожертвованных им на террористические предприятия: "Мне необходимо было это
сделать для того, чтобы узнать, что такое эта Боевая организация и каковы ее
планы в ближайшем будущем, и мне это удалось... Я занял активную роль в
партии социалистов-революционеров. Отступать теперь уже невыгодно для нашего
дела, но действовать тоже необходимо весьма и весьма осмотрительно".
Параллельно с этим все росло и положение Азефа в Департаменте полиции.
В 1899 г. он получает 100 рублей в месяц жалованья и 50 рублей наградных к
Новому году. В 1900 г. его жалованье повышается до 150 рублей, в 1901 г.
сразу до 500 рублей. Под конец своей карьеры он получал 1000 рублей в месяц
и столько же, если не больше, прогонных, суточных, "премиальных" и
"наградных". Его "наградные" в 1904-5 гг. составляют несколько тысяч. Именно
в это время им были организованы убийства В. К. Плеве и вел. кн. Сергея
Александровича!
Получал он жалованье и от партии, но более скромное,-- кажется, 125
рублей в месяц. В. С. Гоц рассказывает, как однажды на вокзале друзья
убеждали Азефа нанять носильщика для чемодана. Он аскетически отказывался:
нельзя без крайней нужды расточать партийные деньги. Члены ЦК партии с
умиленьем говорили о жизни Азефа: "сидит на хлебе и селедке". Расставаясь с
революционерами, он жил не столь аскетически. В записке Л. Н. Менщикова,
например, сообщается: "5-го января 1905 года Азеф приезжает в первом классе
курьерского поезда из Петербурга в Москву... Ночь проводит в самом дорогом
доме терпимости Стоецкого..."
Послужной список Азефа по двойной его деятельности еще трудно
установить во всей полноте; да и одно перечисление его дел заняло бы
несколько страниц. Он сам говорил, что принимал ближайшее участие в
организации всех террористических актов партии, за исключением убийства
Сипягина. Савинков, человек достаточно осведомленный, в своей речи в защиту
Азефа дает список крупнейших террористических дел, организованных при его
(Азефа) участии, содействии или попустительстве В этот список входят
двадцать пять убийств и покушений, а заканчивается он буквами "и т. д.".
Называю только главные: убийства Плеве, вел. кн. Сергея Александровича, ген.
Богдановича, Гапона, Татарова; три покушения на царя, покушения на великих
князей Владимира Александровича и Николая Николаевича, покушения на
Столыпина, на Дурново, на Трепова, на адмиралов Дубасова и Чухнина. Азеф же
принимал участие "в обсуждении всех без исключения планов, в том числе
планов московского, свеаборгского и кронштадтского восстаний".
Этому списку соответствует другой, более длинный,-- список
революционеров, выданных им департаменту. Их исчисляют десятками, если не
сотнями. Сколько из них было казнено, не берусь сказать.6
6 Одна из выданных Азефом революционных групп, как известно, изображена
Леонидом Андреевым в его "Рассказе о семи повешенных".-- Автор.
Метод действий Азефа в схематическом изложении был приблизительно
таков. Он "ставил" несколько террористических актов. Некоторые из них он вел
в глубокой тайне от Департамента полиции с расчетом, чтобы они непременно
удались. Эти организованные им и удавшиеся убийства страховали его от
подозрений революционеров; до самой последней минуты вожди партии смеялись
над такими подозрениями: "как можно обвинять в провокации человека, который
на глазах некоторых из нас чуть только не собственными руками убил Плеве и
великого князя". Другую часть задуманных террористических актов Азеф
своевременно раскрывал Департаменту полиции, чтобы никаких подозрений не
могло быть и там. При этих условиях истинная роль Азефа была в течение
долгого времени тайной и для революционеров и для деятелей департамента.
Каждая сторона была убеждена, что он ей предан всей душой.
III
По внешности Азеф был грузный, толстый, очень некрасивый человек с
тяжелым, набухшим лицом, с оттопыренной нижней губой. Об его безобразной
наружности говорят все встречавшиеся с Азефом люди. Но и в этом разобраться
не так легко. Некоторые свидетели утверждают, что "глаза у него всегда
бегали, и он никогда не смотрел в лицо собеседнику",-- примета слишком
принятая в изображении преступников для того, чтобы быть верной. Ю.
Делевский пишет о "змеином взгляде" Азефа.
Однако другие революционеры находили у него "хороший, приятный взгляд",
"прелестную улыбку" -- и до сих пор твердо на этом стоят. В. М. Чернов в
своей речи на суде над Бурцевым говорил: "Надо только хорошо всмотреться в
его (Азефа) лицо и в его чистых, чисто детских глазах нельзя не увидеть
бесконечную доброту.7
7 В. Б. Бурцев. Как я разоблачил Азефа, гл. XIII.-- Автор.
С. Басов-Верхоянцев отмечает "двойное лицо": накладное, каменное, и
скрытое, "с печальными глазами". По фотографиям судить трудно,-- Азеф,
кстати, не любил сниматься. Но общее впечатление, конечно: "не дай Бог
встретиться в лесу ночью".
Писал он свои донесения не очень литературно, не очень даже и грамотно,
но всегда ясно и толково. Редакторы, повторяющие молодым сотрудникам:
"фактов побольше, фактов", были бы им довольны: фактов у него всегда много.
Революционеры (за редкими исключениями) в ту пору были особенно падки на
цветы красноречия. Один (в частном письме!) пишет о "гидре самодержавия", о
"когтях деспотизма", о "пошлом периоде мещанского довольства, охватившего
мертвящей петлей европейские страны". Другой описывает, как "русские Лекоки
разглядывали мозолистую руку, сразившую царского опричника". Третий еще
красноречивее: "Девятьсот пятый год умирал, распластавшись на кривых улицах
Москвы, залитых рабочей кровью". Азеф не любил цветов красноречия. Тон его
писем простой и деловой. Недоброжелатели считали его человеком мало
образованным. Однако на партийном следствии, после разоблачений, один из
свидетелей рассказал, как однажды в Москве Азеф выступил на заседании
марксистского кружка: "Спор шел вокруг имени Михайловского. Новый гость
(Азеф) молчал. Но вот он поднялся и взволнованным голосом начал защищать
Михайловского, упирая, в особенности, на теорию борьбы за индивидуальность.
Речь продолжалась довольно долго и произвела на окружающих впечатление своей
искренностью и знанием предмета".8
8 Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, стр. 17.--
Автор.
Мы все учились понемногу, впечатление в ученом споре можно было в
крайнем случае произвести и одной "искренностью",-- а уж искренности у этого
человека было достаточно.
Под конец его карьеры положение Азефа стало очень трудным. Он должен
был убивать и выдавать, убивать и выдавать; напрягая все силы для соблюдения
наименее опасной пропорции выданных и убитых людей...
В одном из французских монастырей есть картина "Наказание дьявола".
Дьявол обречен держать в руках светильник, похищенный им у св.Доминика;
Светильник догорает, жжет пальцы дьявола, но освободиться от него дьявол не
имеет силы: он может только, корчась, перебрасывать светильник из одной руки
в другую,-- жжется то правая, то левая рука. Приблизительно в таком
положении был Азеф к моменту его разоблачения.
IV
Кто разоблачил Азефа?
Известно, говорят, имена пяти женщин, "на руках которых скончался
Шопен". Я не хочу сказать, что разоблачение великого предателя дало повод к
сходному спору. Шутка совершенно не соответствовала бы трагическому
характеру события (как, впрочем, и в вопросе о кончине Шопена). Но когда
будущий историк займется выяснением того, кому именно принадлежит здесь
авторское право, он должен будет перебрать не менее десяти имен.
У нас есть сведения, что один из профессоров Азефа по политехникуму
выразился о молодом студенте так: "Ах, этот шпион!" К сожалению, не дошло до
меня имя немецкого профессора, далеко превзошедшего проницательностью и
революционеров, и Департамент полиции.
Летом 1905 г. один из видных петербургских социалистов-революционеров
Ростковский получил на службе письмо без подписи, в котором его извещали,
что в партии есть "серьезные шпионы", "бывший ссыльный некий Т. и какой-то
инженер Азиев, еврей". Когда Ростковский вернулся со службы домой, у него в
гостях сидел известный ему под кличкой "Иван Николаевич" важный нелегальный
гость -- Азеф. Не долго думая, Ростковский показал гостю письмо. "Иван
Николаевич" прочел и заявил: "Т. это Татаров, а Азиев -- это я, Азеф".
И Ростковский, и вожди партии не придали значения анонимному письму. Но
какое самообладание, какие нервы нужны были, чтобы ничем себя не выдать при
такой неожиданности и ограничиться саркастическими словами: "Азиев -- это я,
Азеф"! Вот и суди о тех "сюрпризцах", которыми, вслед за Порфирием
Петровичем, хитрые следователи оглушают подозреваемых в преступлении людей.
Сходный случай произошел, по рассказу П. О. Ивановской, в Женеве на
встрече Нового (1905) года. Русская колония революционеров была в полном
сборе. "Говорились пламенные, дерзкие речи, с вдохновенными лицами, молодежь
пела и кружилась в обширном зале. Азеф гулял по залу и любовался молодежью.
Когда речи, пение и танцы надоели, сели играть в почту. Азеф не прочь был
поиграть и в почту. Ему принесли письмо. Он раскрыл и
"самоуверенно-снисходительно" прочел вслух; в письме называли его подлецом,
негодяем и предателем.
Подозрения против Азефа высказывали в разное время Крестьянинов,
Мельников, Мортимер, Делевский, Агафонов, Тютчев, Трауберг. Вожди партии, от
Гершуни и Гоца до Чернова и Савинкова, относились, повторяю,
пренебрежительно к таким обвинениям; за это впоследствии их самих всячески
поносили в разных революционных и нереволюционных кругах. "Хороша же партия,
где подобные субъекты могут вращаться шестнадцать лет",-- сказал защитник
Лопухина А. Я. Пассовер. Теперь к этому можно отнестись вполне объективно.
Неосторожность и легковерие были, но преувеличивать их не надо,-- столь же
неосторожен был ведь и Департамент полиции, учреждение далеко не
легковерное. Чужая душа -- потемки, и никто не обязан уметь в чужой душе
читать. Громить Савинкова за то, что он не распознал провокатора в Азефе,
так же странно, как, например, обвинять В. В. Шульгина за его памятную
поездку в Россию. В настоящее время мы все, конечно, окружены тайными
большевистскими агентами. Об иных знакомых и нам когда-нибудь будет неловко
вспоминать.
Что и говорить, Ю. Делевский в свое время собрал немало улик против
Азефа. Но давно известно, и психология палка о двух концах, и улики, даже
самые серьезные, часто могут быть истолкованы различно. Темные слухи в ту
пору распускались, со злостной целью или по легкомыслию, о самых известных
людях. Михаил Гоц однажды сообщил Плеханову, что в партию поступило
донесение о провокации Азефа. Плеханов равнодушно ответил: "Обо мне, о
Лаврове говорили то же самое". Азеф был несравненным героем, вождем
огромного престижа, чуть только не святыней, для его товарищей по партии.
Теперь, в его изображении (назову хотя бы интересный роман Гуля) выдвигают
на первое место черты грубости, невежества, хамства, которые, казалось бы,
должны были всем бросаться в глаза. Это ошибка перспективы. Азеф умел
показывать товар лицом,-- товар и революционно-технический, и духовный.
Такие умные, опытные и чуткие люди, как Н. В. Чайковский, И. И. Бунаков, В.
М. Зензинов, изображали Азефа совершенно иначе. "Я любил его глубокой,
нежной любовью",-- говорил мне Зензинов. Савинков за три месяца до
разоблачения сказал О. С. Минору: "Если бы против моего родного брата было
столько улик, сколько их есть против Азефа, я застрелил бы его немедленно.
Но в провокацию Ивана я не поверю никогда!"
V
Разоблачил Азефа, конечно, В. Л. Бурцев. Ему на суде чести никто из
социалистов-революционеров не подавал руки, "как клеветнику". После 17-го
заседания суда, то есть почти перед самым его концом (всего было 18
заседаний), Вера Фигнер, выходя, сказала Бурцеву: "Вы ужасный человек, вы
оклеветали героя, вам остается только застрелиться!" Бурцев ответил: "Я и
застрелюсь, если окажется, что Азеф не провокатор!.."
В мае 1906 г. к Бурцеву, издававшему тогда в Петербурге "Былое", тайно
явился неизвестный молодой человек и отрекомендовался довольно неожиданно:
"По своим убеждениям я -- эсер, а служу в Департаменте полиции".
Рекомендация, собственно, не так уж располагала в пользу молодого человека.
Назвался он "Михайловским" -- псевдоним тоже неожиданный.9
9 Много позднее выяснилось, что это был М. Е. Бакай.-- Автор.
Другой наверное попросил бы "Михайловского" уйти. Редактор "Былого"
поступил так, как ему подсказывала интуитивная мудрость. Он с открытой душой
подошел к служащему департамента. Человек Бурцев принял человека
Михайловского,-- и хорошо сделал: социалист-революционер из Департамента
полиции оказался правдивым и драгоценным осведомителем. Сообщил он немало
интересных сведений. Из них, без всякого сомнения, наиболее интересным было
то, что в партии социалистов-революционеров есть чрезвычайно важный
провокатор, известный в департаменте под кличкой "Раскин". Больше о нем
"Михайловский" почти ничего не слышал.
Разумеется, В. Л. Бурцев прекрасно знал главарей партии
социалистов-революционеров. Он начал примерять: кто из них мог быть
"Раскиным"? Никто решительно не подходил.
Время было грозное: 1906 год. За Бурцевым следили филеры. Он замечал
слежку, но не придавал ей значения: сколько-нибудь серьезных грехов за ним
не значилось. Однажды летом В. Л. Бурцев вышел из редакции погулять. "В этот
раз я забыл даже посмотреть, есть ли за мной слежка или нет". Вдруг на
Английской набережной ему бросились в глаза знакомые лица: навстречу, на
извозчике, ехал Азеф со своей женой.
Бурцеву было известно, что Азеф -- глава Боевой организации,
следовательно, самый опасный революционер в России. Жена его, рядовая
социалистка, имела очень скромные познания в конспиративном деле. Знакомство
с вождем террористов могло в 1906 г. повлечь за собой весьма неприятные
последствия. За Бурцевым, по всей вероятности, шли сыщики. "С женой Азефа я
был хорошо знаком, и я пришел в ужас от мысли, как бы она не вздумала со
мной поздороваться".
Все, однако, сошло гладко: жена Азефа не поздоровалась с Бурцевым. "Я
продолжал гулять по улицам, я радовался, что этот инцидент, который мог
дорого обойтись, прошел благополучно".
И вдруг случилось то, что в психологии называется интуицией, в
искусстве озарением. В сущности, без всякого основания, без всякой разумной
причины, скользнула странная мысль, какая-то еще неясная связь между важным
провокатором Раскиным и вождем Боевой организации партии
социалистов-революционеров!..
Вот где уместно было бы говорить о подсознательном. Настоящая мысль
была настолько дика и невозможна, что даже не определилась в сознании
Бурцева. Внешняя логическая схема была приблизительно такова: если за
кабинетным человеком, редактором "Былого", Бурцевым ходят по пятам сыщики,
то как же решается ездить по улице на извозчике, без всякого грима,
опаснейший террорист в России?
Собственно, логическая схема стоила недорого: революционеры проделывали
и гораздо более рискованные дела. Так, за несколько лет до того, Гершуни,
которого по всей стране днем и ночью искали сотни агентов, безнаказанно
провел три дня в Петербурге, прописавшись в участке под своей настоящей
фамилией. Герман Лопатин в свое время ходил в Александрийский театр, имея
при себе множество адресов народовольцев. Схема ничего не доказывала. У
Бурцева возникло сложное к ней дополнение: полиция не арестовывает Азефа;
значит, это ей пока невыгодно; значит, около него вертится какой-то
провокатор (Раскин?), получающий от него ценные сведения; значит, нужно
предупредить Азефа о грозящей ему опасности. Бурцев так и сделал: просил
передать Азефу свое полезное предостережение.
То, что произошло дальше, Фрейд называет "превращением латентного в
сознательное".
"Как-то неожиданно для самого себя, я задал себе вопрос: да не он ли
сам этот Раскин? Но это предположение мне тогда показалось столь чудовищно
нелепым, что я только ужаснулся от этой мысли. Я хорошо знал, что Азеф --
глава Боевой организации и организатор убийств Плеве, великого князя Сергея
и т. д., и я старался даже не останавливаться на этом предположении. Тем не
менее с тех пор я никак не мог отделаться от этой мысли, и она, как какая-то
навязчивая идея, всюду меня преследовала..."
Азеф был настороже -- отчасти и в результате "предостережения". Затем
для него положение выяснилось. Он сделал то, что должен был бы сделать по
Достоевскому: Азеф пришел к Бурцеву в гости, якобы по делу. Сцена поистине
поразительная: Бурцев знал, что Азеф -- предатель, Азеф знал, что Бурцев это
знает. Пожалуй, у Достоевского такой сцены не найти. Пошел Азеф, вероятно,
на разведку. А, может быть, и "для ощущений". Ощущений у него в жизни было
вполне достаточно. Но такого, вероятно, не было.
"Азеф вплотную подошел ко мне уверенной походкой, весь сияющий, и,
по-видимому, хотел обнять меня и расцеловаться. Но я, как бы нечаянно,
уронил бывшие в моих руках бумаги и, нагнувшись, левой рукой стал их
поднимать, а правой поздоровался с Азефом и затем усадил его на кресло прямо
против себя".
Разговор был мирный и, по существу, незначительный. Говорили обо всем,
кроме предательства. У Бурцева настоящих доказательств не было,-- Азефу это
было отлично известно. Я рассказываю об его визите потому, что он
чрезвычайно характерен: наглость Азефа так же граничила с чудесным, как и
его самообладание. Вдобавок, страшная карьера приучила его к риску. Он был
игрок и по характеру, и по необходимости.
Для выяснения той же его черты расскажу другой эпизод, кажется, никогда
не сообщавшийся в печати. В пору организации покушения на Дурново, Азеф
совершенно неожиданно явился с визитом -- к П. Н. Милюкову (они до того
встретились раз в жизни на Парижской международной конференции, в которой П.
Н. Милюков участвовал вместе с П. Б. Струве и кн. П. Д. Долгоруким). Азеф
пришел с делом: он просил раздобыть для него фотографию Дурново. В этом
посещении все удивительно, от цели до нелепого предлога: портрет министра
можно было найти в любом журнале. Но такова была манера Азефа. Сто раз он
так заманивал в сети двадцатилетних юношей,-- вдруг удастся "взять нахрапом"
и Милюкова. Наглость старого шулера: на что тут можно было рассчитывать?
Человек Милюков прогнал человека Азефа и, разумеется, тоже прекрасно сделал:
случай на случай не приходится. Как интуитивный, так и аналитический методы
имеют свои достоинства и недостатки.
VI
Я не стану рассказывать, как понемногу обрастала зловещими
доказательствами навязчивая идея В. Л. Бурцева. Скажу только, что вся
система косвенных и прямых улик против Азефа, вероятно, ни к чему не привела
бы; очень может быть, при некоторой удаче, при своевременном уничтожении
неприятных бумаг, хранившихся на Фонтанке и на Мытнинской набережной, Азеф
был бы после революции видным министром,-- если бы в дело не вмешался, почти
вопреки своей воле, еще другой человек, очень сложный и интересный.
... ... ... Продолжение "Азеф" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |