Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Сергеев-Ценский, Сергей - Сергеев-Ценский - Убийство

Проза и поэзия >> Русская довоенная литература >> Сергеев-Ценский, Сергей
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Убийство

Стихотворение в прозе

---------------------------------------------------------------------

Книга: С.Н.Сергеев-Ценский. Собр.соч. в 12-ти томах. Том 1

Издательство "Правда", Библиотека "Огонек", Москва, 1967

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октября 2002 года

---------------------------------------------------------------------



     Ольга Александровна сидела в саду и пересаживала в узенькие грядки принесенные из лесу фиалки. От фиалок шел чуть слышный нежный запах. Пахло наивным детским, тем детским, где все - сказка, и синие пугливые венчики цветов были, как детские глаза. И лесные песни еще звенели у нее в душе, и весь лес стоял там с сочной зеленью, влажным теплом, фиолетовыми тенями. Стоило только закрыть глаза, как куда-то между серых стволов, смешно путаясь, точно связанная, бежала тропинка, и сквозь листья чуть проблескивало небо, лес дышал чем-то густым и пьяным, и ярко сверкали в этом густом короткие раскаты зябликов, как близкие молнии.

     Была вторая половина мая.

     В саду распускались кисти белых акаций, вдоль легкой резной ограды жадно раскинулись во все стороны желтые кусты золотой смородины. В их знойном запахе бесследно тонули робкие вздохи фиалок, как лепет детей в шуме огромных улиц. Но в фиалках был лес, и в этом лесу, в свою очередь, тонули белые акации и золотая смородина.

     Солнце садилось. Его уже не было видно за соседним домом и за высокими тополями в соседнем саду. Оно жгло еще часть красной крыши и белило высокую трубу на доме Ольги Александровны, потом шло выше и пронизывало небо напротив, отчего небо там было усталое и мутное, но около, в тени, уже чувствовался вечер.

     Черный зеленоглазый котенок играл с прыгавшей в траве жабой, как с мышью, и задорно чирикали воробьи над самой головой на ветках.

     Было так хорошо, что не верилось, что где-то далеко друг на друга охотятся и убивают люди... Зачем?.. А люди охотились и убивали.

     И в то время как все в Ольге Александровне смеялось над этим, как над нелепой шуткой, где-то в глубине, - или вне ее, - холодно и строго колотил острый молоточек, все время вколачивая гвозди в какой-то длинный и черный гроб.

     И брат ее, Саша, был на войне - белый, тонкий, с девичьим лицом... Когда она хотела представить его, то представляла пахучую маслину с белыми листьями и тонким стволом. И голос у него был тихий, как у маслины, когда на нее дует ветер.

     Вчера от него пришло письмо, и она так часто перечитывала его, что почти знала наизусть. "Земля уже тут просохла, - писал Саша, - и тепло... зацвели кусты... А бабочки какие роскошные, если бы ты только видела! Собрал я маленькую коллекцию, наколол, как следует, на булавки, да не знаю, что с ними будет, - некуда их девать... Еду покупать быков у хунхузов: дают мне проводника и две тысячи рублей денег; посмотрю, что за хунхузы... Китайчата здесь комичные: стоит только показаться, бегут гурьбой: "Капитэн, капитэн, дай копека!" И кто их научил, совсем как наши ребятишки по глухим деревням... Лошадь себе здесь купил - серую казачью, и собаку - очень похожа на нашего Барона, - помнишь Барона?.."

     И с каждым словом письма ей ярко представляется все, что теперь около Саши: и цветущие кусты, - она представляет сирень и жасмины, и бабочки - большие, с яркими пятнами на крылышках, и дети - оборванные, грязные, желтые, с продувными косыми глазками.

     И Барона она помнит, хотя это давно было, шестнадцать лет, а тогда ей было девять; она была шалуньей девочкой в кургузом платьице, а Барон был большой рыжий сеттер с висячими мягкими ушами и лохматым хвостом.

     Он был приучен носить с базара легкие покупки, бегать из сада в дом за спичками ее отцу, приносить ему фуражку и откуда-то сам приобрел привычку, когда входил во двор кто-нибудь подозрительный, класть ему на плечи передние лапы и лаять, вызывая хозяев.

     Манеры у него были степенные, спокойные и глаза смотрели на всех круглые и умные под черными бровями, такие выразительные, что у многих людей не было подобных глаз.

     Отец - высокий и тоже степенный, редко улыбающийся человек - уважал Барона. Он не боролся с его привычкой: он только прибил у ворот листок бумаги с крупной надписью: "Собаки не бойтесь". Иногда он ходил с Бароном на охоту, но это случалось редко, и целыми днями, и зимой и летом, Барон был во власти детей.

     Он не был их слугою, хотя и возил им тележки с песком и снегом, - он был их третьим товарищем: его делали заговорщиком, его убеждали, с ним поровну делили пирожки и пышки, оставшиеся от чая. Только выходили из комнат, как кричали во двор: "Барон! Барон!" - и Барон прибегал, и ожидающе смотрел в глаза, и лизал руки взамен поцелуя...

     Черный котенок пригнал жабу к самым рукам Ольги Александровны, наступил на нее лапой и жадно прислушивался, как она пищала. Это было противно, и Ольга Александровна хлопнула его по лбу. Испуганный котенок, задрав хвост, стремительно бросился в кусты.

     Тени сгущались. С улицы пахнуло пылью от проехавшего извозчика, и где-то близко звонко залаяла собака...

     Ольга Александровна вспомнила, как убили Барона; и почему-то прежде всего вспомнила круглый стол, лампу и далеко-далеко в темном лесу избушку с седой старухой, и снег, и дым из трубы.

     Барон не хотел пускать во двор нищего. Оборванный, вечно пьяный старик часто заходил во двор, и все знали, что у него есть деньги и у сыновей его хорошее хозяйство, но почему не хотел его пропустить Барон, так и осталось неизвестным.

     Он положил передние лапы на его плечи и лаял. Нищий ударил его по задним ногам палкой, и тогда случилось нечто необъяснимое, - может быть, потому, что его никогда никто не бил, так рассвирепел Барон: один момент, и старик лежал на земле, а Барон, рыча, рвал его лохмотья, так что они летели в сторону, как пух, переломил его палку зубами, прокусил руку...

     Отец с конюхом Пименом едва оттащили Барона. Старик плакал, как ребенок, и бледный, задыхающийся от волнения отец кричал Пимену:

     - Убить Барона! Сейчас же убить, без разговоров! - Отец не любил говорить, и у него навсегда осталось это присловье "без разговоров".

     Ольга Александровна помнила, как старик сидел на кухне, где ему промывали и перевязывали укус на руке, помнила его хныкающий голос и пухлый нос с синими и красными жилками.

     Его одели в старый отцовский военный сюртук, и он стал похож на полицейского. Потом он пил чай, выпячивая толстую нижнюю губу, потом прятал в грязный кожаный кошель данные ему отцом деньги...

     А в это время Барона увел за город Пимен, и с ним пошел Саша. Барон шел, виновато опустив голову, а у Пимена на плече, как ружье с тремя штыками, лежали вилы-тройчатки; зубья этих вил были такие черные и зловещие, точно грозили небу.

     Была осень, дул холодный ветер, но Саша был в одной гимназической блузе, а на Пимене болтался широкий зеленоватый пиджак и на сапоги спускались плисовые шаровары.

     Вечером они сидели за круглым столом, покрытым белой клеенкой, запачканной чернилами и изрезанной по краям перочинным ножом. Отец писал письма, она читала длинную сказку, где был и темный лес, и старуха, и как из трубы вился дым, и все это было таинственно и страшно; Саша учил грамматику.

     Лицо у Саши было совсем белое, как абажур лампы, и весь он, тонкий и белый, был как ангел. От глаз его вниз шли плохо стертые темные полоски. Когда он пришел с Пименом, но уже без Барона, он ничего не сказал ей, прошел в детскую, взял книгу и сел за стол; и только со двора слышала она, как отец спросил Пимена:

     - Убил?

     - Убил, - коротко ответил Пимен.

     И ей что-то подкатило к горлу, и она тихо заплакала в углу.

     Скрипело перо отца, и, как всегда, одинаковое, точно давно окаменелое, было лицо у него с морщинами на лбу, густыми усами, теряющимися в длинной бороде, золотыми очками на глазах.

     Чуть слышно где-то далеко за окнами дул ветер, и в гостиной незаметно тикали часы.

     Стояла строгая тишина, точно что-то насупилось и притаилось, из-за черных больших строчек сказки подымался беззвучный лес, и беззвучный дым шел из трубы одинокой избушки, когда вдруг, как гром, ударился около высокий испуганный голос Саши:

     - А он поднял голову и смо-о-трит!..

     Взглянули на Сашу: лицо было, как мел, огромные серые глаза застыли, обхватив отца, и только пальцы рук мелко дрожали, как огонь свечки.

     И поняли, что он говорит о Бароне; но когда поднялись и подошли к нему, он забился и зарыдал, как исступленный.

     Отец взял его на руки и отнес в постель. В постели он бредил и метался, весь точно сквозной, прозрачный, с огромными окнами сухих глаз, и раздирающе кричал:

     - Не надо! Голубчик, Пимен, не надо!

     Это была беспокойная ночь. А на другой день Пимен рассказал отцу, как убивали Барона.

     Его вывели в поле, отвели подальше к сорным ямам, где рос колючий бурьян и свободно дул холодный ветер. Он шел тихо, точно о чем-то думал, и, зайдя сзади, быстро и сильно Пимен ударил его по голове. Барон взвизгнул и остановился оглушенный; он не бежал, он стоял и смотрел изумленными глазами, как снова замахнулся и снова ударил его по голове Пимен. Тогда он упал и протянул к нему лапы, точно просил пощады, и выл - не выл, а плакал. "В голос плакал, прямо как человек плачет", - говорил Пимен.

     Тогда-то Саша бросился к нему, ухватил его за пиджак руками и кричал:

     - Не надо, Пимен, не надо!

     Но Пимен бил Барона, зажмурив глаза, бил по голове, по спине, по ногам, пробовал даже проколоть вилами, но этого уже не мог сделать.

     Барон вытянулся и лежал пластом без движения, когда они шли домой. Но, отойдя шагов двадцать, оглянулся Саша и увидел, как Барон поднял голову и грустно смотрел им вслед. Этого последнего взгляда Барона Саша не перенес.

     - Ухватились панич за голову, - рассказывал Пимен, - и так, как попало, через бурьян, через ямы бегут и плачут... Прямо, куды зря, бегут и плачут...

     Ольга Александровна вспомнила, как в тот же день у нее был такой же припадок, как у Саши, и отец прикладывал к ее горячей голове полотенце, и катились капли воды...

     Воспоминание выплыло и исчезло, и плавно закачались перед глазами большая серая лошадь, на ней Саша, уже поручик, в фуражке второго полка с синим околышем, высокий и стройный, как маслина; а около прыгает, встряхивая мягкими ушами, воскресший Барон, умный, надежный, с толстыми, сильными лапами и мохнатым хвостом.

     Ярко представлялось, как широкой рысью едет Саша между цветущими кустами сирени и жасмина; вечереет; вдали туман, немного сыро, и с гор дует ветер, но Саше тепло... За ним по три в ряд взвод пограничников с винтовками за плечами, и слышно, как мягко, враздробь бьют о влажную землю лошадиные копыта. А сбоку проводник-переводчик, китаец в синем балахоне, с черной косой, болтающейся на его спине, как хвост, при каждом лошадином шаге. "Быки... это не война, это хорошо..." - думает Ольга Александровна и, раздвигая кусты пахучей золотой смородины, смотрит через решетку ограды на улицу.

     Улица немощеная - окраина города, зато лес близко. Идет коротконогая сумасшедшая Татьяна и размахивает на ходу руками: что-то бормочет. На крыльце дома напротив, у учителя гимназии, сидит нянька с маленькими детьми, и две свиньи молчаливые и важные выходят из-за угла и останавливаются на перекрестке.

     Солнце село, и нигде нет его колючих лучей. Все спокойно, все в мягкой пахучей ризе сумерек, глубоко дышит и молчит. И там, откуда должен показаться муж ее, Семен Иванович, художник, только длинная цепь старых домов.

     Они вместе вышли на этюды, но в лесу встретили знакомых на пикнике, и с ними она приехала в город, а он остался писать закат.

     И опять вырос в ней лес с шаловливой тропинкой, мшистыми дубами, яркими, как молнии, раскатами зябликов и особым, непередаваемым запахом прошлогодних листьев, густо устлавших землю. И вспомнилось, как Семен Иванович растерянно смотрел кругом и говорил:

     - Разве это напишешь?.. Нужно звуки передать и запахи передать, а так разве напишешь?

     И задумчиво грыз кисть, а она шутя била его по руке белой от цветов грушевой веткой...

     - Последние вечерние телеграммы!.. Официальные донесения!.. - раздался вдруг около крикливый голос.

     Это разносчик телеграмм, Иов Чечуга, с улицы приник к решетчатой ограде, и сквозь кусты смородины видна была его узкая оранжевая бородка над пучком красных телеграмм. И почему-то, трагический всегда, голос его теперь показался Ольге Александровне важным и вещим, как крик ворона; и когда красный лист телеграмм, яркий в сумерках, перелетел к ней через ограду, ей почудилось, что Чечуга слишком долго топчется на месте, пряча ее деньги, и что то, что он говорил всегда: "Оччень важные известия", - звучит действительно как-то важно.

     В саду было темно читать. Ольга Александровна вошла в дом, прошла мимо кухарки Моти, ставившей самовар в сенях, и зажгла в своей спальне свечу.

     При трепещущем свете свечи лист телеграмм казался кровавым, и от одного этого цвета проснулся ужас войны, и где-то совсем близко, или в глубине души, проворно застучали острые молоточки, вбивая гвозди в длинный и черный гроб.

     В отворенные окна смотрели сумерки, пьяные от аромата белых акаций... Рожденные засыпающей далью, по ним плыли и проносились мимо легкие звуки песни...

     Глаза Ольги Александровны бегали по крупным буквам телеграмм, натыкаясь на тяжелые китайские названия каких-то деревень, где вчера ночью шел бой; бой был какой-то незначительный, авангардный, прилагался список убитых и раненых; мелькнул какой-то подполковник, за ним капитан, подпоручики, заурядпрапорщики... и вдруг что-то поплыло под ногами, и красный лист телеграмм стал зловеще зеленым, а на нем ярко засветились две строчки: "Остался на поле сражения, неизвестно - убитым или раненым, поручик Александр Горный".

     Закачалась гипсовая статуэтка на столе, трепещущий язычок свечи разбился на тысячу язычков, завертевшихся кругом, как белые мотыльки, и онемело и тяжело опустилось тело.

     Когда она очнулась, возле нее на кровати сидел Семен Иванович, и так же, как тогда в детстве, по горячей голове ее ползли капли холодной воды.

     От свечи, стоявшей на столе, усталое лицо мужа светилось серыми тенями и было чужим. Страшно взглянули ей прямо в глаза черные листы филодендры, похожие на чьи-то огромные разжатые лапы, и хитро закраснелся, прячась, красный платок уходящей за водою Моти.

     Тогда она вспомнила красную телеграмму и красные горы человечьего мяса и вспомнила Сашу. Перед ней мелькнули его глаза, большие и светлые, как окна весною, мелькнули - исчезли, потом, колыхаясь, выплыли снова и стали во всю ширину ее глаз. В них забелели цветущие жасмины и тихие сирени, и расползлись внизу уродливые трупы недавних людей... Потом глаза его ушли дальше, и стала видна вся голова его - высокая, белая, без фуражки, с искаженными от боли чертами.

     И когда она увидела эту голову над грудой развороченного мяса так ярко и ясно в двух-трех шагах от себя, - она встала, русоволосая, бледная и прямая:

     - А он поднял голову и смо-о-трит!..

     Семену Ивановичу показалось, что это не она сказала, что это что-то внутри ее оборвалось и прошелестело: такой беззвучный был ее голос. И неживые были у нее глаза - глубокие и тусклые, с поднятыми бровями: точно все, что было в ней внутри, вдруг поднялось и стерло отражение жизни.

     И понял он, что она говорила о Саше. Тогда он ясно представил себе туманное, робкое утро, взрытую снарядами землю, обломанные, с повисшими цветами кусты, - все синевато-сизое, в индиговых тонах, - разбитый передок орудия, застывшую лошадь с подвернутой головой и смелые ракурсы трупов. И когда он вообразил поднятую над телами живую голову, искаженную недоумением и болью, все осветилось в нем этой парой горящих глаз, как пожаром.

     Глядя внутрь себя, напряженный и сжатый, он лихорадочно перебрасывал трупы, полускрывал их оборванными кустами, снова выдвигал в других ракурсах и снова прятал. На переднем плане у него то лежала тяжело и просто вытянутая вбок нога в коричневом промокшем сапоге с полуистертой подошвой, то две обнявшиеся и застывшие в сложном переплете фигуры врагов, разорванные осколком гранаты, и передок орудия становился то ближе, то дальше, - но неизменно посередине, немного ближе к левому краю, подымалась на подвернутом плече высокая белая голова, с сухими недоумевающими кровавыми от боли глазами, и освещала все...

     - За что его убили?.. Кто смел его убить?.. - рыдала у него на плече женщина.

     - Может быть, не убили? Может быть, только ранили и взяли в плен? - безучастно говорил он и в это время думал: "Я напишу это... Я найму натурщиков и напишу... И выйдет сильно".

     - Нет, убили, убили!.. Его смертельно ранили и бросили... Он поднял голову, и смотрел, и ждал... потом умер... Он умер!

     В рыдающем голосе ее звучало что-то уверенное и упрямое, как у ясновидящей.

     Стоявшая в дверях Мотя тоже плакала, тихо всхлипывая и утираясь передником, таким белым рядом с красным платком.

     И оттого, что около Семена Ивановича плакала чужая Мотя, что на его плече лежала горячая, вздрагивающая голова жены и волосы ее щекотали его шею, оттого, что он устал и хотел пить, картина, созданная его воображением, стала терять осязательность, тускнеть и замещаться обрывками виденного им леса, пляской теплых зеленых, оранжевых, кофейных тонов, легким рисунком деревьев... И он понял, что не напишет и этой картины, как не написал многих придуманных раньше, понял, что каждый день будет вставать солнце, и он каждый день будет ловить его свет на земле и стараться перелить его в свои этюды, что пройдет пять - десять лет, и забудут Сашу, что он когда-нибудь так же умрет, как умер Саша, как умрет его жена, как умрет Мотя, а мир кругом останется прежним миром с прежним солнцем и прежними цветами...

     От стоящей на столе свечки точно хотело оторваться узенькое синее пламя: оно то бросалось в стороны, то вдруг начинало, изгибаясь, усиленно тянуться кверху, то быстро ныряло куда-то вниз, и все оставалось на том же месте и обнимало черный труп обгорелого фитиля.

     От его колебаний по бледным лицам прыгали легкие серые тени.

     В открытые окна смотрела месячная ночь, ночь светлая, как будто где-то вблизи притаился день, ночь, полная густого аромата и неразрешимых тайн.

     Чудился бог в этой ночи, - там где-то в легком кружеве облаков, пронизанных лунными лучами, и здесь вблизи, в радостных купах, похожих на кадильницы, белых акаций, золотой смородины, стройных тополей.

     И в то время как в узком доме с черными окнами, тесно сплотившись, плакали люди, - бог вокруг них смеялся.


     1905 г.
ПРИМЕЧАНИЯ


    

... ... ...
Продолжение "Убийство" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Убийство
показать все


Анекдот 
Канун 8 марта. Ювелирный магазин. Менеджер продавцу:

- Как вам удается продавать столько бриллиантов?

- Я просто информирую мужчин, что если жена выйдет на улицу в дорогих бриллиантах, ее за них тут же убьют.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100