Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Генрих Гейне - Гейне - Германия

Проза и поэзия >> Русская и зарубежная поэзия >> Зарубежная поэзия >> Генрих Гейне
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Генрих Гейне. Германия
Оцените этот текст:

    Генрих Гейне. Германия


---------------------------------------------------------------

Собрание сочинений. т.6

OCR: Алексей Аксуецкий http://justlife.narod.ru

Origin: Генрих Гейне на сайте "Просто жизнь"

---------------------------------------------------------------

    Предисловие




     Я написал эту поэму в январе месяце нынешнего года, и вольный воздух Парижа, просквозивший мои стихи, чрезмерно заострил многие строфы. Я не преминул немедленно смягчить и вырезать все несовместимое с немецким климатом. Тем не менее, когда в марте месяце рукопись была отослана в Гамбург моему издателю, последний поставил мне на вид некоторые сомнительные места. Я должен был еще раз предаться роковому занятию -- переделке рукописи, и тогда-то серьезные тона померкли или были заглушены веселыми бубенцами юмора. В злобном нетерпении я снова сорвал с некоторых голых мыслей фиговые листочки и, может быть, ранил иные чопорно-неприступные уши. Я очень сожалею об этом, но меня утешает сознание, что и более великие писатели повинны в подобных преступлениях. Я не имею в виду Аристофана, так как последний был слепым язычником, и его афинская публика, хотя и получила классическое образование, мало считалась с моралью. Уж скорее я мог бы сослаться на Сервантеса и Мольера: первый писал для высокой знати обеих Кастилии, а второй -- для великого короля и великого версальского двора! Ах, я забываю, что мы живем в крайне буржуазное время, и с сожалением предвижу, что многие дочери образованных сословий, населяющих берега Шпрее, а то и Альстера, сморщат по адресу моих бедных стихов свои более или менее горбатые носики. Но с еще большим прискорбием я предвижу галдеж фарисеев национализма, которые разделяют антипатии правительства, пользуются любовью и уважением цензуры и задают тон в газетах, когда дело идет о нападении на иных врагов, являющихся одновременно врагами их высочайших повелик лей. Наше сердце достаточно вооружено против неге,, дования этих лакеев в черно-красно-золотых ливреях" Я уже слышу их пропитые голоса: "Ты оскорбляешь же наши цвета, предатель отечества, французофил, хочешь отдать французам свободный Рейн!" Успокойтесь! Я буду уважать и чтить ваши цвета, если они того заслужат, если перестанут быть забавой! холопов и бездельников. Водрузите черно-красно-золотое знамя на вершине немецкой мысли, сделайте его стягом свободного человечества, и я отдам за него кровь моего сердца.


     Успокойтесь! Я люблю отечество не меньше, чем вы. Из-за этой любви я провел тринадцать лет в изгнании, но именно из-за этой любви возвращаюсь в изгнание, может быть, навсегда, без хныканья и кривых страдальческих гримас. Я французофил, я друг французов, как и всех людей, если они разумны и добры; я сам не настолько глуп или зол, чтобы желать моим немцам или французам, двум избранным великим народам, сверну себе шею, на благо Англии и России, к злорадному удовольствию всех юнкеров и попов земного шара. Успокойтесь! Я никогда не уступлю французам Рейна, уже по той простой причине, что Рейн принадлежит мне. Да,

     мне принадлежит он по неотъемлемому праву рождения, -- я вольный сын свободного Рейна, но я еще свободнее, чем он; на его берегу стояла моя колыбель, и я отнюдь не считаю, что Рейн должен принадлежать кому-то другому, а не детям его берегов.


     Эльзас и Лотарингию я не могу, конечно, присвоить Германии с такой же легкостью, как вы, ибо люди этих стран крепко держатся за Францию, благодаря тем правам, которые дала им Французская революция, благодаря законам равенства и тем свободам, которые так приятны буржуазной душе, но для желудка масс оставляют желать многого. А между тем Эльзас и Лотарингия снова примкнут к Германии, когда мы закончим то, что начали французы, когда мы опередим их в действии, как опередили уже в области мысли, когда мы взлетим до крайних выводов и разрушим рабство в его последнем убежище -- на небе, когда бога, живущего на земле в человеке, мы спасем от его униженья, когда мы станем освободителями бога, когда бедному, обездоленному народу, осмеянному гению и опозоренной красоте мы вернем их прежнее величие, как говорили и пели наши великие мастера и как хотим этого мы -- их ученики. Да, не только Эльзас и Лотарингия, но вся Франция станет нашей, вся Европа, весь мир -- весь мир будет немецким! О таком назначении и всемирном господстве Германии я часто мечтаю, бродя под дубами. Таков мой патриотизм.


     В ближайшей книге я вернусь к этой теме с крайней решимостью, с полной беспощадностью, но, конечно, и с полной лояльностью. Я с уважением встречу самые резкие нападки, если они будут продиктованы искренним убеждением. Я терпеливо прощу и злейшую враждебность. Я отвечу даже глупости, если она будет честной. Но все мое молчаливое презрение я брошу беспринципному ничтожеству, которое из жалкой зависти или нечистоплотных личных интересов захочет опорочить в общественном мнении мое доброе имя, прикрывшись маской патриотизма, а то, чего доброго, -- и религии или морали. Иные ловкачи так умело пользовались для этого анархическим состоянием нашей литературно-политической прессы, что я только диву давался. Поистине, Шуф-терле не умер, он еще жив и много лет уже стоит во главе прекрасно организованной банды литературных разбойников, которые обделывают свои делишки в богемских лесах нашей периодической прессы, сидят, притаившись, за каждым кустом, за каждым листком и повинуются малейшему свисту своего достойного атамана.


     Еще одно слово. "Зимняя сказка" замыкает собою "Новые стихотворения", которые в данный момент выходят в издательстве Гофмана и Кампе. Чтобы добиться выхода поэмы отдельной книгой, мой издатель должен был представить ее на особое рассмотрение властей предержащих, и новые варианты и пропуски являются плодом этой высочайшей критики.


     Гамбург, 17 сентября 1844 года.


     Генрих Гейне


     ГЛАВА I


     То было мрачной порой ноября.

     Хмурилось небо сурово.

     Дул ветер. Холодным, дождливым днем

     Вступал я в Германию снова.


     И вот я увидел границу вдали,

     И сразу так сладко и больно

     В груди защемило. И, что таить,--

     Я прослезился невольно.


     Но вот я услышал немецкую речь,

     И даже выразить трудно:

     Казалось, что сердце кровоточит,

     Но сердцу было так чудно!


     То пела арфистка -- совсем дитя,

     И был ее голос фальшивым,

     Но чувство правдивым. Я слушал ее,

     Растроганный грустным мотивом.


     И пела она о муках любви,

     О жертвах, о свиданье

     В том лучшем мире, где душе

     Неведомо страданье.


     И пела она о скорби земной,

     О счастье, так быстро летящем,

     О райских садах, где потонет душа

     В блаженстве непреходящем.


     То старая песнь отреченья была,

     Легенда о радостях неба,

     Которой баюкают глупый народ,

     Чтоб не просил он хлеба.


     Я знаю мелодию, знаю слова,

     Я авторов знаю отлично:

     Они без свидетелей тянут вино,

     Проповедуя воду публично.


     Я новую песнь, я лучшую песнь

     Теперь, друзья, начинаю:

     Мы здесь, на земле, устроим жизнь

     На зависть небу и раю.


     При жизни счастье нам подавай!

     Довольно слез и муки!

     Отныне ленивое брюхо кормить

     Не будут прилежные руки.


     А хлеба хватит нам для всех,--

     Закатим пир на славу!

     Есть розы и мирты, любовь, красота

     И сладкий горошек в приправу.


     Да, сладкий горошек найдется для всех,

     А неба нам не нужно,--

     Пусть ангелы да воробьи

     Владеют небом дружно!


     Скончавшись, крылья мы обретем,

     Тогда и взлетим в их селенья,

     Чтоб самых блаженных пирожных вкусить

     И пресвятого печенья.


     Вот новая песнь, лучшая песнь!

     Ликуя, поют миллионы!

     Умолкнул погребальный звон,

     Забыты надгробные стоны!


     С прекрасной Европой помолвлен тец|

     Свободы юный гений,--

     Любовь призывает счастливцев на

     На радостный пир наслаждений.


     И пусть обошлось у них без попа --

     Их брак мы считаем законным!

     Хвала невесте, и жениху,

     И детям, еще не рожденным!


     Венчальный гимн -- эта новая песнь,

     Лучшая песнь поэта!

     В моей душе восходит звезда

     Высокого обета.


     И сонмы созвездий пылают крутом,

     Текут огневыми ручьями.

     В волшебном приливе сил я могу

     Дубы вырывать с корнями.


     Живительный сок немецкой земли

     Огнем напоил мои жилы.

     Гигант, материнской коснувшись груди,

     Исполнился новой силы.


     ГЛАВА II


     Малютка все распевала песнь

     О светлых горних странах.

     Чиновники прусской таможни меж тем

     Копались в моих чемоданах.


     Обнюхали все, раскидали кругом

     Белье, платки, манишки,

     Ища драгоценности, кружева

     И нелегальные книжки.


     Глупцы, вам ничего не найти,

     И труд ваш безнадежен!

     Я контрабанду везу в голове,

     Не опасаясь таможен.


     Я там ношу кружева острот

     Потоньше брюссельских кружев --

     Они исколют, изранят вас,

     Свой острый блеск обнаружив.


     В моей голове сокровища все,

     Венцы грядущим победам,

     Алмазы нового божества,

     Чей образ высокий неведом.


     И много книг в моей голове,

     Поверьте слову поэта!

     Как птицы в гнезде, там щебечут стихи,

     Достойные запрета.


     И в библиотеке сатаны

     Нет более колких басен,

     Сам Гофман фон Фаллерслебен для вас

     Едва ли столь опасен.


     Один пассажир, сосед мой, сказал,

     И тон его был непреложен:

     "Пред вами в действии Прусский союз --

     Большая система таможен.


     Таможенный союз -- залог

     Национальной жизни.

     Он цельность и единство даст

     Разрозненной отчизне.


     Нас внешним единством свяжет он,

     Как говорят, матерьяльным.

     Цензура единством наш дух облечет

     Поистине идеальным.


     Мы станем отныне едины душой,

     Едины мыслью и телом,

     Германии нужно единство теперь

     И в частностях, и в целом".


     ГЛАВА III


     В Ахене, в древнем соборе, лежит

     Carolus Magnus 1 Великий,

     Не следует думать, что это Карл

     Майер из швабской клики.


     Я не хотел бы, как мертвый монарх,

     Лежать в гробу холодном;

     Уж лучше на Неккаре в Штуккерте жить

     Поэтом, пускай негодным.


     В Ахене даже у псов хандра --

     Лежат, скуля беззвучно:

     "Дай, чужеземец, нам пинка,

     А то нам очень скучно!"


     Я в этом убогом, сонливом гнезде

     Часок пошатался уныло

     И, встретив прусских военных, нашел,

     Что все осталось, как было.


     Высокий красный воротник,

     Плащ серый все той же моды.

     "Мы в красном видим французскую кровь",-

     Пел Кернер в прежние годы.


     Смертельно тупой, педантичный народ!

     Прямой, как прежде, угол

     Во всех движеньях. И подлая спесь

     В недвижном лице этих пугал.


     Шагают, ни дать ни взять -- манекен,

     Муштра у них на славу!

     Иль проглотили палку они,

     Что их обучала уставу?


     Да, фухтель не вывелся, он только внутрь

     Ушел, как память о старом.

     Сердечное "ты" о прежнем "он"

     Напоминает недаром.


     ------------------

     1 Карл Великий (лат.).


     И, в сущности, ус, как новейший этап,

     Достойно наследовал косам!

     Коса висела на спине,

     Теперь -- висит под носом.


     Зато кавалерии новый костюм

     И впрямь придуман не худо;

     Особенно шлем достоин похвал,

     А шпиц на шлеме -- чудо!


     Тут вам и рыцарство и старина,

     Все так романтически дико,

     Что вспомнишь Иоганну де Монфокон,

     Фуке, и Брентано, и Тика.


     Тут вам оруженосцы, пажи,

     Отличная, право, картина:

     У каждого в сердце -- верность и честь,

     На заднице -- герб господина.


     Тут вам и турнир, и крестовый поход,

     Служенье даме, обеты,--

     Не знавший печати, хоть набожный век,

     В глаза не видавший газеты.


     Да, да, сей шлем понравился мне.

     Он -- плод высочайшей заботы.

     Его изюминка -- острый шпиц!

     Король -- мастак на остроты!


     Боюсь только, с этой романтикой - грех:

     Ведь если появится тучка,

     Новейшие молнии неба на вас

     Притянет столь острая штучка.


     Советую выбрать полегче убор

     И на случай военной тревоги:

     При бегстве средневековый шлем

     Стеснителен в дороге!


     На почте я знакомый герб

     Увидел над фасадом

     И в нем -- ненавистную птицу, чей

     Как будто брызжет ядом.


     О, мерзкая тварь, попадешься ты

     Я рук не пожалею!

     Выдеру когти и перья твои,

     Сверну, проклятой, шею!


     На шест высокий вздерну тебя,

     Для всех открою заставы

     И рейнских вольных стрелков повелю

     Созвать для веселой забавы.


     Венец и держава тому молодцу,

     Что птицу сшибет стрелою.

     Мы крикнем: "Да здравствует король!"

     И туш сыграем герою.


     ГЛАВА IV


     Мы поздно вечером прибыли в Кельн

     Я Рейна услышал дыханье.

     Немецкий воздух пахнул мне в лицо

     И вмиг оказал влиянье


     На мой аппетит. Я омлет с

     Вкусил благоговейно,

     Но был он, к несчастью, пересолен,--

     Пришлось заказать рейнвейна.


     И ныне, как встарь, золотится рейнв<

     В зеленоватом стакане.

     Но лишнего хватишь -- ударит в нос

     И голова в тумане.


     Так сладко щекочет в носу! А душа

     Растаять от счастья готова,

     Меня потянуло в пустынную ночь --

     Бродить по городу снова.


     Дома смотрели мне в лицо,

     И было желанье в их взгляде

     Скорей рассказать мне об этой земле,

     О Кельне, священном граде.


     Сетями гнусными святош

     Когда-то был Кельн опутан.

     Здесь было царство темных людей,

     Но здесь же был Ульрих фон Гуттен.


     Здесь церковь на трупах плясала канкан,

     Свирепствуя беспредельно,

     Строчил доносы подлые здесь

     Гохстраатен -- Менцель Кельна.


     Здесь книги жгли и жгли людей,

     Чтоб вытравить дух крамольный,

     И пели при этом, славя творца

     Под радостный звон колокольный.


     Здесь Глупость и Злоба крутили любовь

     Иль грызлись, как псы над костью.

     От их потомства и теперь

     Разит фанатической злостью.


     Но вот он! В ярком сиянье луны

     Неимоверной махиной,

     Так дьявольски черен, торчит в небеса

     Собор над водной равниной.


     Бастилией духа он должен был стать,

     Святейшим римским пролазам

     Мечталось: "Мы в этой гигантской тюрьме

     Сгноим немецкий разум".


     Но Лютер сказал знаменитое: "Стой!"

     И триста лет уже скоро,

     Как прекратилось навсегда

     Строительство собора.


     Он не был достроен -- и благо нам!

     Ведь в этом себя проявила

     Протестантизма великая мощь,

     Германии новая сила.


     Вы, жалкие плуты, Соборный союз,

     Не вам, -- какая нелепость! --

     Не вам воскресить разложившийся труп,

     Достроить старую крепость.


     О, глупый бред! Бесполезно теперь,

     Торгуя словесным елеем,

     Выклянчивать грош у еретиков,

     Ходить за подачкой к евреям.


     Напрасно будет великий Франц Лист

     Вам жертвовать сбор с выступлений!

     Напрасно будет речами блистать

     Король -- доморощенный гений!


     Не будет закончен Кельнский собор,

     Хоть глупая швабская свора

     Прислала корабль наилучших камней

     На построенье собора.


     Не будет закончен -- назло воронью

     И совам той гнусной породы,

     Которой мил церковный мрак

     И башенные своды.


     И даже такое время придет,

     Когда без особого спора,

     Не кончив зданье, соорудят

     Конюшню из собора.


     "Но если собор под конюшню отдать,

     С мощами будет горе.

     Куда мы денем святых волхвов,

     Лежащих в алтарном притворе?"


     Пустое! Ну время ль возиться теперь

     С делами церковного клира!

     Святым царям из восточной земли

     Найдется другая квартира.


     А впрочем, я дам превосходный совет:

     Им лучшее место, поверьте,--

     Те клетки железные, что висят

     На башне Санкт-Ламберта.


     Велели в них сесть королю портных

     И первым его вельможам,

     А мы эти клетки теперь другим

     Монаршим особам предложим.


     Герр Бальтазар будет справа парить,

     Герр Гаспар -- посредине,

     Герр Мельхиор -- слева. Как жили они,

     Никто не знает доныне.


     Священный сей Восточный союз

     Канонизирован срочно,

     А что, если жили они не всегда

     Достойно и беспорочно?


     Ведь Бальтазар и Мельхиор --

     Быть может, просто плуты --

     Быть может, клялись конституцию дать

     В тяжелые минуты,--


     И лгали оба. А герр Гаспар,

     Царь мавров, владыка вздорный,

     Глупцу-народу, быть может, воздал

     Неблагодарностью черной.


     ГЛАВА V


     И к Рейнскому мосту придя наконец

     В своем бесцельном блужданье,

     Я увидал, как старый Рейн

     Струится в лунном сиянье.


     "Привет тебе, мой старый Рейн!

     Ну как твое здоровье?

     Я часто вспоминал тебя

     С надеждой и любовью".


     И странно: кто-то в темной воде

     Зафыркал, закашлялся глухо,

     И хриплый старческий голос вдруг

     Мое расслышало ухо:


     "Здорово, мой мальчик, я очень рад,

     Что вспомнил ты старого друга.

     Тринадцать лет я тебя не видал,

     Подчас приходилось мне туго.


     Я в Бибрихе наглотался камней,

     А это, знаешь, не шутка;

     Но те стихи, что Беккер творит,

     Еще тяжелей для желудка.


     Он девственницей сделал меня,

     Какой-то недотрогой,

     Которая свой девичий венок

     Хранит в непорочности строгой.


     Когда я слышу глупую песнь,

     Мне хочется вцепиться

     В свою же бороду. Я готов

     В себе самом утопиться.


     Французам известно, что девственность я

     Утратил волею рока,

     Ведь им уж случалось меня орошать

     Струями победного сока.


     Глупейшая песня! Глупейший поэт.'

     Он клеветал без стесненья,

     Скомпрометировал просто меня

     С политической точки зренья.


     Ведь если французы вернутся сюда,

     Ну что я теперь им отвечу?

     А кто, как не я, молил небеса

     Послать нам скорую встречу!


     Я так привязан к французикам был,

     Любил их милые штучки.

     Они и теперь еще скачут, поют

     И носят белые брючки?


     Их видеть рад я всей душой,

     Но я боюсь их насмешек:

     Иной раз таким подденут стихом,

     Что не раскусишь орешек.


     Тотчас прибежит Альфред де Мюссе,

     Задира желторотый,

     И первый пробарабанит мне

     Свои дрянные остроты".


     И долго бедный старый Рейн

     Мне жаловался глухо.

     Как мог, я утешил его и сказал

     Для ободренья духа:


     "Не бойся, мой старый, добрый Рейн,

     Не будут глумиться французы:

     Они уж не те французы теперь --

     У них другие рейтузы.


     Рейтузы их не белы, а красны,

     У них другие пряжки,

     Они не скачут, не поют,

     Задумчивы стали, бедняжки.


     У них не сходят с языка

     И Кант, и Фихте, и Гегель.

     Пьют черное пиво, курят табак,

     Нашлись и любители кегель.


     Они филистеры, так же как мы,

     И даже худшей породы.

     Они Генгстенбергом клянутся теперь,

     Вольтер там вышел из моды.


     Альфред де Мюссе, в этом ты прав,

     И нынче мальчишка вздорный,

     Но ты не горюй: мы запрем на замок

     Его язычок задорный.


     Пускай протрещит он плохой каламбур,

     Мы штучку похуже устроим:

     Просвищем, что у прелестных дам

     Бывало с нашим героем.


     Так успокойся, добрый мой Рейн,

     Не думай о всяком вздоре!

     Ты песню получше услышишь теперь.

     Прощай, мы свидимся вскоре".


     ГЛАВА VI


     Вслед Паганини бродил, как тень,

     Свой spiritus familiaris 1,

     То псом, то критиком становясь --

     Покойным Георгом Гаррис.


     Бонапарту огненный муж возвещал,

     Где ждет героя победа.

     Свой дух и у Сократа был,

     И это не призраки бреда.


     Я сам, засидевшись в ночи у стола

     В погоне за рифмой крылатой,

     Не раз замечал, что за мною стоит

     Неведомый соглядатай.


     Он что-то держал под черным плащом.

     Но вдруг -- на одно мгновенье --

     Сверкало, будто блеснул топор,

     И вновь скрывалось виденье.


     Он был приземист, широкоплеч,

     Глаза -- как звезды, блестящи.

     Писать он мне никогда не мешал,

     Стоял в отдаленье чаще.


     ------------------

     1. Домашний дух (лат).


     Я много лет не встречался с ним,

     Приходил он, казалось, бесцельно,

     Но вдруг я снова увидел его

     В полночь на улицах Кельна.


     Мечтая, блуждал я в ночной тишине

     И вдруг увидал за спиною

     Безмолвную тень. Я замедлил шаги

     И стал. Он стоял за мною.


     Стоял, как будто ждал меня,

     И вновь зашагал упорно,

     Лишь только я двинулся. Так пришли

     Мы к площади соборной.


     Мне страшен был этот призрак немой!

     Я молвил: "Открой хоть ныне,

     Зачем преследуешь ты меня

     В полуночной пустыне?


     Зачем ты приходишь, когда все спит,

     Когда все немо и глухо,

     Но в сердце -- вселенские чувства, и мозг

     Пронзают молнии духа?


     О, кто ты, откуда? Зачем судьба

     Нас так непонятно связала?

     Что значит блеск под плащом твоим,

     Подобный блеску кинжала?"


     Ответ незнакомца был крайне сух

     И даже флегматичен:

     "Пожалуйста, не заклинай меня,

     Твой тон чересчур патетичен.


     Знай, я не призрак былого, не тень,

     Покинувшая могилу.

     Мне метафизика ваша чужда,

     Риторика не под силу.


     У меня практически-трезвый уклад,

     Я действую твердо и ровно,

     И, верь мне, замыслы твои

     Осуществлю безусловно.


     Тут, может быть, даже и годы нужны,

     Ну что ж, подождем, не горюя.

     Ты мысль, я -- действие твое,

     И в жизнь мечты претворю я.


     Да, ты -- судья, а я палач,

     И я, как раб молчаливый,

     Исполню каждый твой приговор,

     Пускай несправедливый.


     Пред консулом ликтор шел с топором,

     Согласно обычаю Рима.

     Твой ликтор, ношу я топор за тобой

     Для прочего мира незримо.


     Я ликтор твой, я иду за тобой,

     И можешь рассчитывать смело

     На острый этот судейский топор.

     Итак, ты -- мысль, я -- дело".


     ГЛАВА VII


     Вернувшись домой, я разделся и вмиг

     Уснул, как дитя в колыбели.

     В немецкой постели так сладко спать,

     Притом в пуховой постели!


     Как часто мечтал я с глубокой тоской

     О мягкой немецкой перине,

     Вертясь на жестком тюфяке

     В бессонную ночь на чужбине!


     И спать хорошо, и мечтать хорошо

     В немецкой пуховой постели,

     Как будто сразу с немецкой души

     Земные цепи слетели.


     И, все презирая, летит она ввысь,

     На самое небо седьмое.

     Как горды полеты немецкой души

     Во сне, в безмятежном покое!


     Бледнеют боги, завидев ее.

     В пути, без малейших усилий,

     Она срывает сотни звезд

     Ударом мощных крылий.


     Французам и русским досталась земля,


     Британец владеет морем.


     Зато в воздушном царстве грез


     Мы с кем угодно поспорим.


     Там гегемония нашей страны,

     Единство немецкой стихии.

     Как жалко ползают по земле

     Все нации другие!


     Я крепко заснул, и снилось мне,

     Что снова блуждал я бесцельно

     В холодном сиянье полной луны

     По гулким улицам Кельна.


     И всюду за мной скользил по пятам

     Тот черный, неумолимый.

     Я так устал, я был разбит --

     Но бесконечно шли мы!


     Мы шли без конца, и сердце мое

     Раскрылось зияющей раной,

     И капля за каплей алая кровь

     Стекала на грудь непрестанно.


     Я часто обмакивал пальцы в кровь

     И часто, в смертельной истоме,

     Своею кровью загадочный знак

     Чертил на чьем-нибудь доме.


     И всякий раз, отмечая дом

     Рукою окровавленной,

     Я слышал, как, жалобно плача, вдали

     Колокольчик звенит похоронный.


     Меж тем побледнела, нахмурясь, луна

     На пасмурном небосклоне.

     Неслись громады клубящихся туч,

     Как дикие черные кони.


     И всюду за мною скользил по пятам,

     Скрывая сверканье стали,

     Мой черный спутник. И долго мы с ним

     Вдоль темных улиц блуждали.


     Мы шли и шли, наконец глазам

     Открылись гигантские формы:

     Зияла раскрытая настежь дверь --

     И так проникли в собор мы.


     В чудовищной бездне царила ночь,

     И холод и мгла, как в могиле,

     И, только сгущая бездонную тьму,

     Лампады робко светили.


     Я медленно брел вдоль огромных подпор

     В гнетущем безмолвии храма

     И слышал только мерный шаг,

     За мною звучавший упрямо.


     Но вот открылась в блеске свечей,

     В убранстве благоговейном,

     Вся в золоте и в драгоценных камнях

     Капелла трех королей нам.


     О, чудо! Три святых короля,

     Чей смертный сон так долог,

     Теперь на саркофагах верхом

     Сидели, откинув полог.


     Роскошный и фантастичный убор

     Одел гнилые суставы,

     Прикрыты коронами черепа,

     В иссохших руках -- державы.


     Как остовы кукол, тряслись костяки,

     Покрытые древней пылью.

     Сквозь благовонный фимиам

     Разило смрадной гнилью.


     Один из них тотчас задвигал ртом

     И начал без промедленья

     Выкладывать, почему от меня

     Он требует уваженья.


     Во-первых, потому, что он мертв,

     Во-вторых, он монарх державный,

     И, в-третьих, он святой.

     Но меня Не тронул сей перечень славный.


     И я ответил ему, смеясь:

     "Твое проиграно дело!

     В преданья давней старины

     Ты отошел всецело.


     Прочь! Прочь! Ваше место -- в холодной земле.

     Всему живому вы чужды,

     А эти сокровища жизнь обратит

     Себе на насущные нужды.


     Веселая конница будущих лет

     Займет помещенья собора.

     Убирайтесь! Не то вас раздавят, как вшей,

     И выметут с кучей сора!"


     Я кончил и отвернулся от них,

     И грозно блеснул из мрака

     Немого спутника грозный топор --

     Он понял все, без знака,


     Приблизился и, взмахнув топором,

     Пока я медлил у двери,

     Свалил и расколошматил в пыль

     Скелеты былых суеверий.


     И жутко, отдавшись гулом во тьме,

     Удары прогудели.

     Кровь хлынула из моей груди,

     И я вскочил с постели.


     ГЛАВА VIII


     От Кельна до Гагена стоит проезд

     Пять талеров прусской монетой.

     Я не попал в дилижанс, и пришлось

     Тащиться почтовой каретой.


     Сырое осеннее утро. Туман.

     В грязи увязала карета.

     Но жаром сладостным была

     Вся кровь моя согрета.


     О, воздух отчизны! Я вновь им дышал,

     Я пил аромат его снова.

     А грязь на дорогах -- то было дерьмо

     Отечества дорогого.


     Лошадки радушно махали хвостом,

     Как будто им с детства знаком я.

     И были мне райских яблок милей

     Помета их круглые комья.


     Вот Мюльгейм. Чистенький городок.

     Чудесный нрав у народа!

     Я проезжал здесь последний раз

     Весной тридцать первого года.


     Тогда природа была в цвету,

     И весело солнце смеялось,

     И птицы пели любовную песнь,

     И людям сладко мечталось.


     Все думали: "Тощее рыцарство нам

     Покажет скоро затылок.

     Мы им вослед презентуем вина

     Из длинных железных бутылок.


     И, стяг сине-красно-белый взметнув,

     Под песни и пляски народа,

     Быть может, и Бонапарта для нас

     Из гроба поднимет Свобода".


     О, господи! Рыцари все еще здесь!

     Иные из этих каналий

     Пришли к нам сухими, как жердь, а у нас

     Толщенное брюхо нажрали.


     Поджарая сволочь, сулившая нам

     Любовь, Надежду, Веру,

     Успела багровый нос нагулять,

     Рейнвейном упившись не в меру.


     Свобода, в Париже ногу сломав,

     О песнях и плясках забыла.

     Ее трехцветное знамя грустит,

     На башнях повиснув уныло.


     Император однажды восстал из земли,

     Но уже без огня былого:

     Британские черви смирили его,

     И слег он безропотно снова.


     Я сам провожал катафалк золотой,

     Я видел гроб золоченый.

     Богини победы его несли

     Под золотою короной.


     Далеко, вдоль Елисейских полей,

     Под аркой Триумфальной,

     В холодном тумане, по снежной грязи

     Тянулся кортеж погребальный.


     Фальшивая музыка резала слух,

     Все музыканты дрожали

     От стужи. Глядели орлы со знамен

     В такой глубокой печали.


     И взоры людей загорались огнем

     Оживших воспоминаний.

     Волшебный сон империи вновь

     Сиял в холодном тумане.


     Я плакал сам в тот скорбный день

     Слезами горя немого,

     Когда звучало "Vive 1'Empereur!"1

     Как страстный призыв былого.


     -------------

     1 Да здравствует император! (фр.)


     ГЛАВА IX


     Из Кельна я в семь сорок пять утра

     Отправился в дорогу.

     И в Гаген мы прибыли около трех.

     Теперь -- закусим немного!


     Накрыли. Весь старонемецкий стол

     Найдется здесь, вероятно,

     Сердечный привет тебе, свежий салат,

     Как пахнешь ты ароматно!


     Каштаны с подливкой в капустных листах,

     Я в детстве любил не вас ли?

     Здорово, моя родная треска,

     Как мудро ты плаваешь в масле!


     Кто к чувству способен, тому всегда

     Аромат его родины дорог.

     Я очень люблю копченую сельдь,

    

... ... ...
Продолжение "Германия" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Германия
показать все


Анекдот 
3 октября следственная группа Генпрокуратуры провела обыски в загородном бизнес-клубе ЮКОСа, расположенном в подмосковном поселке Жуковка, строение 88. Следователи, в частности, провели обыск в рабочем помещении депутата Госдумы Владимира Дубова, который является одним из акционеров нефтяной компании, и изъяли сервер ЮКОСа - аппарат размером с двустворчатый шкаф, весом почти в тонну.

http://www.kp.ru/online/news/6728/
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100