Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Мунте, Аксель - Мунте - Легенда о Сан-Микеле

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Мунте, Аксель
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Аксель Мунте. Легенда о Сан-Микеле

---------------------------------------------------------------

Axel Munthe. The story of San Michele

Изд: "Художественная литература", Москва 1969

Перевод с английского Т.Аксаковой. Под редакцией И.Гуровой

OCR & Spellcheck: "ШВЕДСКАЯ ПАЛЬМА" http://www.sweden4rus.nu

При помощи: MishaL, Solik, Olala

---------------------------------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ


     Предисловие автора

     Глава I. Юность

     Глава II. Латинский квартал

     Глава II. Авеню Вилье

     Глава IV. Модный врач

     Глава V. Пациенты

     Глава VI. Шато-РамоГлава VII. Лапландия

     Глава VIII. Неаполь

     Глава IX. Снова в Париже

     Глава X. Der Leichenbegleiter

     Глава XI. Мадам Рекэн

     Глава XII. Великан

     Глава XIII. Мамзель Агата

     Глава XIV. Виконт Морис

     Глава XV. Джон

     Глава XVI. Поездка в Швецию

     Глава XVII. Врачи

     Глава XVIII. Сальпетриер

     Глава XIX. Гипноз

     Глава XX. Бессонница

     Глава XXI. Чудо Сайт Антонио

     Глава XXII. Площадь Испании

     Глава XXIII. Еще врачи

     Глава XXIV. "Гранд-отель"

     Глава XXV. "Сестрицы бедняков"

     Глава XXVI. Мисс Холл

     Глава XXVII. Лето

     Глава XXVIII. Птичье убежище

     Глава XXIX. Младенец Христос

     Глава XXX. Праздник Сант Антонио

     Глава XXXI. Регата

     Глава XXXII. Начало конца

     В старой башне
---------------------------------------------------------------

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА


     Критики как будто не знают, к какому жанру следует отнести "Легенду о Сан-Микеле", да и не удивительно. Одни называли ее "автобиографией", другие - "воспоминаниями врача". Насколько я могу судить, это ни то и ни другое. Ведь история моей жизни вряд ли заняла бы пятьсот страниц, даже если бы я не опустил наиболее печальных и значительных ее глав. Могу только сказать, что я вовсе не хотел писать книгу о самом себе - наоборот, я постоянно старался избавиться от этой смутной фигуры. Если же книга все-таки оказалась автобиографией, то (судя по ее успеху) приходится признать, что, желая написать книгу о самом себе, следует думать о ком-нибудь другом. Нужно только тихо сидеть в кресле и слепым глазом всматриваться в прошедшую жизнь. А еще лучше - лечь в траву и ни о чем не думать, только слушать. Вскоре далекий рев мира совсем заглохнет, лес и поле наполнятся птичьим пением, и к тебе придут доверчивые звери поведать о своих радостях и горестях на понятном тебе языке, а когда наступает полная тишина, можно расслышать шепот неодушевленных предметов вокруг.

     Название же "Воспоминания врача", которое дают этой книге критики, кажется мне еще менее уместным. Такой чванный подзаголовок никак не вяжется с ее буйной простотой, бесцеремонной откровенностью и прежде всего с ее прозрачностью. Конечно, врач, как и всякий другой человек, имеет право посмеяться над собой, когда у него тяжело на сердце, может он посмеиваться и над своими коллегами, если он готов принять на себя все последствия. Но он не имеет права смеяться над своими пациентами. Еще хуже, когда он льет над ними слезы: плаксивый врач - плохой врач. Старый доктор вообще должен хорошо поразмыслить, прежде чем садиться писать мемуары. Будет лучше, если он никому не откроет того, что он видел и что он узнал о Жизни и Смерти. Лучше не писать мемуаров, оставив мертвым их покой, а живым их иллюзии.

     Кто-то назвал "Легенду о Сан-Микеле" повестью о Смерти. Может быть, это и так, ибо Смерть постоянно присутствует в моих мыслях. "Non nasce in me pensier che non vi sia dentro scolpita in Morie" [1], - сказал Микеланджело в письмах к Вазари. Я так долго боролся с моей мрачной сотрудницей и всегда терпел поражение и видел, как она, одного за другим, поражала всех, кого я пытался спасти. И некоторых из них я видел перед собой, когда писал эту книгу, - вновь видел, как они жили, как страдали, как умирали. Ничего другого я не мог для них сделать. Это были простые люди - над пх могилами не стоят мраморные памятники и многие из них были забыты еще задолго до смерти. Теперь им хорошо.

     Старая Мария Почтальонша, которая тридцать лет носила мне письма, пересчитывая босыми ногами семьсот семьдесят семь финикийских ступеней, разносит теперь почту на небе, где добрый Пакьяле мирно курит свою трубку и смотрит на бескрайнее море, как некогда глядел на него с галереи Сан-Микеле, и где мой друг Арканджело Фуско, подметальщик в квартале Монпарнас, сметает звездную пыль с золотого пола. Под великолепными колоннадами из ляпис-лазури прогуливается маленький мосье Альфонс, старейший обитатель приюта "сестриц бедняков", в новом сюртуке питтсбургского миллионера, и торжественно приподымает свои любимый цилиндр перед каждым встречным святым, как он это некогда делал перед моими знакомыми, когда катался по Корсо в моей коляске.

     Джон, маленький голубоглазый мальчик, который никогда не смеялся, теперь весело играет с другими счастливыми детьми в бывшей детской Бамбино. Он наконец научился улыбаться. Комната полна цветов, птицы с песнями влетают в открытые окна и вылетают из них. Иногда в комнату заглядывает Мадонна, чтобы убедиться, что дети ни в чем не нуждаются. Мать Джона, которая так нежно ухаживала за ним на авеню Вилье, еще здесь, с нами. Я недавно ее видел. Бедная Флопетт, проститутка, выглядит на десять лет моложе, чем тогда, в ночном кафе на бульваре; скромное белое платье очень идет ей - она служит второй горничной у Марии Магдалины.

     В тихом уголке Елисейских полей находится собачье кладбище. Все мои друзья там. Их тела еще лежат под кипарисами у старой башни, там, где я их похоронил, но их верные сердца были взяты на небо. Святой Рох, добродушный покровитель собак, оберегает это кладбище, а верная мисс Холл часто приходит туда. Даже шалопай Билли, пьяница павиан, который поджег гроб каноника дона Джачинто, был допущен, хотя и на испытательный срок, в последний ряд обезьяньего кладбища по соседству, но сначала святой Петр, который решил, что от Билли пахнет виски и принял было его за человека, подверг его самому тщательному осмотру. А дон Джачинто, самый богатый священник Капри, который ни разу не дал ни единого сольди бедному человеку, все еще жарится в своем гробу; бывшему же мяснику, который ослеплял перепелов раскаленной иглой, Сатана собственноручно выколол глаза, так как не мог стерпеть подобного посягательства на свои права.

     Какой-то критик заметил, что "Легенда о Сан-Микеле" может обеспечить авторов романтических рассказов сюжетами на всю жизнь. Если это так, они могут пользоваться этим материалом сколько их душе угодно. Мне он больше ни к чему. Всю жизнь я усердно писал рецепты и после этих литературных усилий уже не стану на закате своих дней писать рассказы. Жаль, что я не подумал об этом прежде - тогда бы я не был в том положении, в котором нахожусь теперь. Наверное, гораздо покойнее, сидя в кресле, писать романтические рассказы, чем трудиться всю жизнь, собирая для них материал, легче описывать болезни и смерть, чем бороться с ними, и приятнее придумывать страшные сюжеты, чем испытывать их на себе. Но почему бы этим профессиональным писателям самим не заняться сбором материала? Они так редко это делают! Романисты, постоянно увлекающие своих читателей в трущобы, сами редко туда заглядывают. Специалистов по болезням и смерти редко можно заманить в больницу, где они только что прикончили свою героиню. Поэты и философы, которые в звучных стихах и в прозе воспевают Смерть Освободительницу, нередко бледнеют при одном упоминании их возлюбленной подруги. Это старая история. Леопарди, величайший поэт современной Италии, который с мальчишеских лет в чудесных стихах призывал смерть, первым в жалком страхе бежал из холерного Неаполя. Даже великий Монтень, чьих спокойных размышлений о смерти достаточно, чтобы сделать его бессмертным, улепетнул, как заяц, едва в Бордо появилась чума. Угрюмый Шопенгауэр, величайший философ нового времени, сделавший краеугольным камнем своего учения отрицание жизни, обрывал разговор, если его собеседник касался темы смерти. По-моему, наиболее кровавые книги о войне писались мирными обывателями, жившими там, куда не долетали снаряды самых дальнобойных немецких орудий. Авторы, которые навязывают читателю изображение всяческих оргий, на деле предпочитают блюсти законы нравственности. Мне известно лишь одно исключение из этого правила - Ги де Мопассан, и я видел, как он от этого умер.

     Я знаю, что некоторые эпизоды этой книги развертываются в нечетко определяемой пограничной области, между реальным и нереальным, в опасной "ничьей земле" между действительностью и фантазией, где терпели крушение многие мемуаристы и где даже сам Гете в своей "Dichtung und Wahrheit" [2] нередко сбивался с пути. Я изо всех сил пытался с помощью давно известных приемов придать хотя бы некоторым из этих эпизодов вид романтических рассказов. В конце-то концов, это вопрос формы. Если мне это удалось, я буду очень рад - мне ничего не нужно, кроме того, чтобы мне не верили. Все и так достаточно скверно и печально. Видит бог, мне и без того приходится отвечать за очень многое. Впрочем, я считаю это комплиментом, ибо величайший автор романтических рассказов - сама Жизнь. Но всегда ли Жизнь правдива?

     Жизнь остается такой, какой была всегда: равнодушной к событиям, безразличной к людским радостям и печалям, безмолвной и загадочной, как сфинкс. Но сцена, на которой разыгрывается эта бесконечная трагедия, постоянно меняется во избежание однообразия. Мир, в котором мы жили вчера, - не тот мир, в котором мы живем сегодня. Он неуклонно движется в бесконечности навстречу своей судьбе, как и мы сами. Человек не может дважды искупаться в одной и той же реке, сказал Гераклит. Некоторые из нас ползают на коленях, другие ездят верхом или в автомобиле, третьи обгоняют почтовых голубей на аэропланах. К чему спешить? Все мы неизбежно достигнем конца пути!

     Нет, мир, в котором я жил, когда был молод, не похож на мир, в котором я живу теперь, - по крайней мере, так кажется мне. Наверное, со мной согласятся и те, кто прочтет эту книгу о странствиях в поисках прошлых приключений. Бандиты с восемью убийствами на совести уже не уступят вам свой тюфяк в разрушенной землетрясением Мессине. Под развалинами виллы Нерона в Калабрии уже не прячется подобравшийся для прыжка сфинкс. Бешеные крысы в трущобах холерного Неаполя, которые так меня напугали, уже давно вернулись в римские клоаки. Сегодня можно добраться до Анакапри на автомобиле, достигнуть вершины Юнгфрау в поезде и подняться на Маттерхорн по веревочным лестницам.

     В Лапландии за вашими санями уже не погонится по замерзшему озеру стая волков, чьи глаза горят во тьме, как раскаленные угли. Старый медведь, преградивший мне путь в глухом ущелье Сульва, уже давно перебрался в Поля счастливой охоты. Через бурный поток, который я переплывал вместе с юной лапландкой Ристин, перекинут теперь железнодорожный мост. Туннель прорезал последний оплот ужасного стало. Маленький народец, топот которого я слышал под чумами лапландцев, больше не приносит пищу медведям в берлогах - вот почему теперь в Швеции так мало медведей. Пожалуйста, смейтесь над маленьким народцем сколько хотите - если не боитесь! Но я убежден, что ни у одного человека, прочитавшего эту книгу, не хватит духу утверждать, будто гном, который сидел на столе в Форстугане и осторожно трогал цепочку моих часов, вовсе не был настоящим гномом. Нет, это был настоящий гном! Кто еще это мог быть?! Ведь я совершенно ясно разглядел его двумя глазами, когда приподнялся на постели, а сальный огарок замигал и погас. К моему большому удивлению, я услышал, что существуют люди, никогда не видевшие гномов. Их можно только пожалеть. Наверное, у них зрение не в порядке. Дядюшка Ларс Андерс из Форстугана, великан в овчине и деревянных башмаках, давно уже умер, как и милая матушка Керстин, его жена. Но маленький гном, который сидел по-турецки на столе в каморке над коровником, еще жив. Ведь умираем только мы, люди.


     Глава I. ЮНОСТЬ


     Я спрыгнул с соррентийской парусной лодки на песок. На небольшом пляже между перевернутыми лодками играли мальчишки, их обнаженные бронзовые тела мелькали в волнах прибоя, а у лодочных сараев сидели старые рыбаки в красных фригийских колпаках и чинили сети. Возле пристани стояло шесть оседланных осликов, их уздечки были украшены букетиками цветов, а рядом болтали и пели шесть девушек с серебряными булавками в черных волосах и красными платками на плечах. Ослика, который должен был отвезти меня наверх в Капри, звали Розиной, а девушку - Джойей. Ее черные глаза сверкали пламенной юностью, ее губы были красны, как нитка кораллов на ее шее, а крепкие белые зубы в смеющемся рту блестели, как жем­чуг. Она сказала, что ей пятнадцать лет, а я сказал, что никогда еще не был таким молодым. Но Розина была стара, e antica [3], объяснила Джойя. Поэтому я спрыгнул с седла и стал неторопливо подниматься по извилистой тропинке в деревню. Передо мной приплясывала босоногая Джойя, в венке, как молодая вакханка, позади брела, опустив голову, вислоухая старая Розина и о чем-то раздумывала, а ее изящные черные башмачки постукивали по камням. Мне же некогда было думать. Моя голова была полна ошеломляющего восторга, мое сердце было полно радости жизни, мир был прекрасен, и мне было восемнадцать лет.

     Дорога вилась между цветущими кустами дрока и мирта. И то тут, то там маленькие цветы, которых я никогда не видел в стране Линнея, поднимали из душистой травы свои прелестные головки, чтобы поглядеть на нас.

     - Как называется этот цветок? - спрашивал я Джойю.

     Она брала цветок у меня из рук, нежно на него смотрела и говорила:

     - Fiore [4].

     - А этот?

     Она рассматривала его с такой же нежностью и го­ворила:

     - Fiore.

     - А этот?

     - Fiore. Bello! Bello! [5]

     Она сорвала пучок душистого мирта, но не захотела его мне дать. Она сказала, что это цветы для святого Констанцо, покровителя Капри, который весь из литого серебра и сотворил столько чудес, Сан Констанцо, bello, bello!

     Нам навстречу длинной вереницей шли девушки, неся на головах плитки туфа, величественные, как кариатиды Эрехтейона. Одна из них с улыбкой протянула мне апельсин. Это была сестра Джойи, и она показалась мне еще красивее. Да, их восемь сестер и братьев, и еще двое in Paradiso [6]. Отец в отъезде - добывает кораллы у Barbaria [7], поглядите-ка на красивую нитку кораллов, кото­рую он недавно ей прислал, che bella collana! Bella, bella!

     - И ты сама красива, Джойя, bella, bella!

     - Да, - сказала она.

     Я споткнулся о разбитую мраморную колонну.

     - Roba di Timberio [8], - пояснила Джойя, - Timberio cattivo, Timberio mal'occbio, Timberio camorrista [9], - и плюнула на мрамор.

     - Да, - ответил я, так как Тацит и Светоний были свежи в моей памяти, - Tiberio cattivo!

     Мы выбрались на большую дорогу и вскоре оказались на площади, где два-три матроса стояли у парапета над морем, два-три сонных каприйца сидели перед остерией дона Антонио, а пять священников, бешено жестикулируя, что-то оживленно обсуждали на ступенях церкви.

     - Moneta! Moneta! Molta moneta, niente moneta [10],- слышались их голоса.

     Джойя побежала поцеловать руку дона Джачинто, который был ее духовным отцом и un vero santo [11], хотя по его виду догадаться об этом было трудно. Она ходит к исповеди два раза в месяц. А часто ли хожу я?

     - Совсем не хожу.

     Cattivo! Cattivo!

     А она расскажет дону Джачинто, что я поцеловал ее в щеку под лимонными деревьями?

     - Конечно нет!

     Мы миновали деревню и остановились у Пунта Трагара.

     - Я обязательно взберусь на вершину вон той скалы, - сказал я, указывая на самый отвесный из трех утесов, которые сверкали у наших ног, как аметисты. Но Джойя заявила, что я не сумею этого сделать. Один рыбак полез было туда за яйцами чаек, но был сброшен в море злым духом, который в образе голубой ящерицы - голубой, как Голубой Грот, - стережет там золотой клад, спрятанный там самим Тимберио.

     С запада над уютной деревушкой вздымался мрачный силуэт горы Соларо, суровой и неприступной.

     - Я хочу сейчас же подняться на эту гору, - сказал я.

     Но Джойе эта мысль совсем не понравилась. На вершину ведет лестница в семьсот семьдесят семь ступеней, высеченная в скале самим Тимберио, а на полпути в темной пещере живет свирепый оборотень, который сожрал уже нескольких добрых христиан. По лестнице можно подняться в Анакапри, но там живут одни только gente di montagna [12] - очень плохие люди. Ни один forestiere [13] туда не всходил, и она сама там никогда не бывала.

     Лучше бы мне подняться к вилле Тимберио, к Арко Натурале или к Гротта Матромания.

     Нет! У меня на это нет времени. Я должен сейчас же подняться именно на эту гору.

     И мы возвращаемся на площадь, когда позеленевшие колокола старой кампанилы прозвонили полдень, возвещая, что макароны готовы. Может быть, я все-таки сперва пообедаю под большой пальмой отеля Пагано? Три блюда, вино - и все за одну лиру.

     Нет, у меня нет времени, я должен немедленно взоб­раться на эту гору.

     - Addio, Gioia bella! Addio, Rosina!

     - Addio, addio, e presto ritorno! [14]

     Увы! это не сбывшееся presto ritorno было последним, что я услышал из алых уст Джойи, когда я, следуя призыву своей судьбы, поспешно взбирался по финикийским ступеням в Анакапри.

     На полпути я догнал старуху, несшую на голове большую корзину с апельсинами.

     - Buon giorno, signorino [15].

     Она поставила корзину на камень и протянула мне апельсин. На плодах лежала пачка писем и газет, завернутая в красный платок. Это была старая Мария Почтальонша, дважды в неделю доставлявшая почту в Анакапри. Впоследствии мы с ней очень подружились, и она умерла на моих глазах, когда ей было уже девяносто пять лет. Мария порылась в письмах, выбрала самый большой конверт и спросила меня, не адресовано ли оно Наннине ла Капрара, которая ждет не дождется письма от своего мужа из Америки. Нет, оно адресовано не ей. Может быть, вот это? Нет, это для синьоры Дездемоны Вакка.

     - Синьоры Дездемоны Вакка? - повторила старуха недоверчиво. - Это, наверное, la moglie dello Scarteluzzo[16], - сказала она задумчиво.

     Следующее письмо было адресовано синьору Улиссу Дезидерио.

     - Конечно, это Capolimone [17], - сказала старая Мария. - В прошлом месяце он получил точно такое же письмо.

     Следующее; письмо должна была получить благороднейшая синьорина Розина Мацарелли. Догадаться о том, кто именно: скрывается за этим именем, было, по-видимому, гораздо труднее. Cacciacavallara? [18] Или Zopparel­Ia? [19] Может быть, Capatosta [20], или Femmina Antica [21], или Розинелла Pane Asciutto[22].

     - А, может быть, это Fesseria? [23] - предположила дру­гая женщина, которая догнала нас, неся на голове огромную корзину с рыбой. Да, письмо могло быть для Фессерии, если только оно не для супруги di Pane e Cipolla [24].

     Ho неужели нет письма ни для Пепипеллы n'coppo u camposanto [25], ни для Маручелы Caparossa [26], ни для Джованны Ammazzacane [27], которые все ждут письма из Америки?

     Нет, .к сожалению, нет.

     Две газеты предназначались преподобному отцу Антонио ди Джузеппе и канонику дону Натале ди Томмасо. Это она знала, так как в деревне только они одни и выписывали газеты.

     Дон Антонио очень ученый человек, и именно он всегда разбирается, кому адресованы письма. Но сегодня он в Сорренто, в гостях у архиепископа, - потому-то она и попросила меня прочитать адреса на конвертах.

     Мария не знала, сколько ей лет, зато она знала, что начала носить почту, когда ей исполнилось пятнадцать, а ее матери это стало уже не по силам. Читать она, конечно, не умела.

     Когда я ей рассказал, что приехал утром из Сорренто на почтовой лодке и с тех пор ничего не ел, она угостила меня еще одним апельсином, который я съел вместе с кожурой, а другая женщина достала для меня из корзины несколько фрутта ди маре, после которых мне страшно захотелось пить.

     Есть ли в Анакапри гостиница? Нет, но Аннарелла, жена пономаря, может предложить мне хорошего козьего сыра и стакан хорошего вина из виноградников патера дона Дионизио, ее дяди, un vino meraviglioso [28]. Кроме того, есть еще La Bella Margherita, o которой я, конечно, слышал, так же как и о том, что ее тетка вышла замуж за un lord inglese [29]

     Нет, об этом я не слышал, но очень хочу познакомиться с Красавицей Маргеритой.

     Наконец мы достигли последней, семьсот семьдесят седьмой ступени и прошли под сводчатыми воротами, где из скалы еще торчали огромные железные петли, оставшиеся от подъемного моста. Мы были в Анакапри. У наших ног лежал Неаполитанский залив, обрамленный Искьей, Прочидой, заросшим пиниями Позилиппо,- белой полоской сверкал Неаполь, над Везувием клубился розоватый дым, долина Сорренто укрывалась под защитой горы Сант-Анджело, а вдали виднелись еще покрытые снегами Апеннины. Как раз над нашими головами к отвесной скале, точно орлиное гнездо, прилепилась маленькая разрушенная часовня. Сводчатая крыша провалилась, по покрытые странным сетчатым узором стены, сложенные из больших каменных плит, еще стояли.

     Roba di Timberio, - пояснила старая Мария.

     Как называется эта часовня? - спросил я с жадным интересом.

     Сан-Микеле.

     "Сан-Микеле, Сан-Микеле", - отозвалось в моем сердце.

     Ниже часовни в винограднике старик копал глубокие канавки для молодых лоз.

     - Buon giorno, Mastro Vincenzo!

     Виноградник принадлежал ему, как и вон тот домик, который он сам построил из валявшихся в саду кирпичей и камней, оставшихся от roba di Timberio.

     Мария Почтальонша рассказала ему все, что знала обо мне, и мастро Винченцо пригласил меня посидеть у него в саду и выпить стакан вина. Я посмотрел на домик и на часовню, и мое сердце забилось так сильно, что я едва мог говорить.

     - Я должен сейчас же подняться туда, - заявил я Марии.

     Однако, по ее мнению, сначала я должен был поесть, иначе потом я ничего не найду. Голод и жажда вынудили меня последовать ее совету. Я на прощание помахал рукой мастро Винченцо и сказал, что скоро вернусь.

     Мы прошли по безлюдным улочкам и очутились на небольшой площади.

     - Ecco la Bella Margherita! [30]

     Красавица Маргерита поставила на стол флягу с розовым вином и букет цветов и объявила, что "макарони" будут готовы через пять минут. Ее волосы были белокурыми, как у "Флоры" Тициана, черты лица - безупречными, а профиль - греческим.

     Она поставила передо мной огромную тарелку макарон, села рядом и, улыбаясь, стала меня с любопытством разглядывать.

     - Vino del parroco [31], - говорила она с гордостью, наполняя мой стакан. Я выпил за здоровье parroco, за ее здоровье и за здоровье ее темноглазой сестры, красавицы Джулии, которая принесла нам апельсины, - я видел, как она только что рвала их в саду. Родители их умерли, брат Андреа - моряк, и одному богу известно, где он сейчас. Но ее тетка живет в Капри в собственной вилле - я, конечно, знаю, что она была замужем за un lord inglese? Да, конечно, знаю, но я забыл ее фамилию.

     - Леди Г., - с гордостью сказала Красавица Маргерита.

     Я еще сообразил, что мне следует выпить и за здоровье тетки, но после я уже ничего не сознавал, кроме того, что небо сине, как сапфир, вино красно, как рубин, а рядом сидит золотоволосая Красавица Маргерита и улыбается.

     "Сан-Микеле!", - вдруг прозвучало в моих ушах. "Сан-Микеле", - отозвалось в моем сердце.

     - Addio, Bella Margherita!

     - Addio e presto ritorno!

     Увы, это не сбывшееся presto ritorno!

     Я пошел обратно по безлюдным улочкам, стараясь по мере сил идти прямо к моей цели. Наступил священный час сиесты, и вся деревушка погрузилась в сон. Залитая солнцем площадь была пуста. Церковь была заперта, и только за приоткрытой дверью муниципальной школы сонно гудел монотонный голос каноника дона Натале.

     - Io mi ammazzo, tu ti ammazzi, egli si ammazza, noi ci ammazziamo, voi vi ammazzate, loro si ammazzano [32], - ритмично повторял хор босых мальчишек, сидевших кружком на полу у ног своего учителя.

     А в начале следующей улочки стояла величественная римская матрона. Это была сама Аннарелла, и она дружески помахала мне рукой, приглашая в свой дом. Почему я пошел к Красавице Маргерите, а не к ней? Разве я не знаю, что в деревне нет сыра лучше ее cacciacavallo? [33] A что касается вина, то каждому известно, что вино parroco не может идти в сравнение с вином преподобного дона Дионизио.

     - Altro che il vino del parroco, - добавила она, многозначительно пожимая могучими плечами.

     Я сидел у нее в беседке за бутылкой белого вина дона Дионизио, и мне стало казаться, что она права, однако я хотел быть беспристрастным и счел необходимым допить всю бутылку до конца, прежде чем вынести окончательное суждение. Но когда Джоконда, улыбчивая дочь хозяйки, налила мне второй стакан из новой бутылки, я уже ни в чем не сомневался. Да, белое вино дона Дионизио было лучше. Оно походило на сгустившийся солнечный свет, вкусом напоминало нектар богов, а наполнявшая мой пустой стакан Джоконда была подобна юной Гебе.

     - Altro che il vino delparroco! Разве я тебе этого не го­ворила? - засмеялась Аннарелла. - E il vino miracoloso! [34] Да, вино действительно было чудотворным, ибо я с головокружительной легкостью и беглостью вдруг заговорил по-итальянски под громкий смех матери и дочери.

     Я воспылал дружбой к дону Дионизио. Его имя мне нравилось, его вино мне нравилось. Я охотно с ним познакомился бы.

     Ничего не может быть легче! Он вечером должен быть в церкви.

     - Он очень ученый человек! - сказала Аннарелла.

     Он знает наизусть имена всех мучеников и святых. Он даже побывал в Риме и целовал руку папы. А она бывала в Риме? Нет. А в Неаполе? Нет. Только один раз в Капри, в день свадьбы. А Джоконда там никогда не бывала. В Капри полно gente malamente [35].

     Я сказал Аннарелле, что знаю о святом патроне Капри все: и сколько он совершил чудес, и как он прекрасен - целиком из литого серебра. Наступило неловкое молчание.

     -Да, они говорят, будто их Сан Констанцо весь из литого серебра, - произнесла Аннарелла и презрительно пожала широкими плечами. - Но кто знает, так ли это. А его чудеса можно пересчитать по пальцам, тогда как, Сант Антонио, святой покровитель Анакапри, совершил их уже более сотни.

     Altro che San Constanzo! [36]

     Я сразу перешел на сторону Сант Антонио, горячо надеясь на его новое чудо, которое снова привело бы меня, и как можно скорее, в его очаровательную деревушку. Добрейшая Аннарелла так твердо верила в его чудотворную силу, что наотрез отказалась взять с меня деньги.

     - Заплатите в следующий раз.

     - Addio Annarella, addio Gioconda!

     - Arrividerla, presto ritorno, Sant'Antonio vi benedica! La Madonna vi accompagni! [37]

     Старый мастро Винченцо все еще прилежно трудился в своем винограднике, копая глубокие канавки для молодых лоз. Время от времени он поднимал пеструю мраморную пластину или кусок красной штукатурки и выбрасывал их за забор.

     - Roba di Timberio, - говорил он.

     Я сел возле моего нового приятеля на разбитую ко­лонну из красного гранита.

     - Era molto duro [38]. Ее очень трудно было разбить,- заметил мастро Винченцо.

     У моих ног курица рылась в земле, ища червей, и вдруг передо мной оказалась монета. Я поднял ее и сразу узнал благородную голову Августа. "Divus Augustus Pa­ter..." [39] Мастро Винченцо сказал, что она не стоит ни гроша. Эта монета хранится у меня до сих пор. Мастро Винченцо своими руками разбил сад и посадил виноградные лозы и фиговые деревья. Тяжелая работа, сказал он, показывая мне грубые, мозолистые руки. Ведь земля тут полна roba di Timberio всяких колонн, капителей, обломков статуй и teste di cristiani [40]. И ему пришлось сначала выкопать все это и убрать. Колонны он раскалывал, что­бы сделать садовые ступени, а куски мрамора пригодились для постройки дома, остальное же он сбросил в пропасть.

    

... ... ...
Продолжение "Легенда о Сан-Микеле" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Легенда о Сан-Микеле
показать все


Анекдот 
Спрашивает генерал(Г) у новобранца(Н):
(Г):-А объясни мне, почему ты решил вступить в армию?
(Н):-Ну, во первых нужно защищать Родину от врагов.
(Г):-Та-ак, хорошо!
(Н):-Во-вторых, служба в армии сделает из меня настоящего мужчину.
(Г):-Правильно, а что в-третьих?
(Н):-А в-третьих, блин, моего согласия никто не спрашивал!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100