Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Пристли, Джон Бойтон - Пристли - Затемнение в Грэтли

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Пристли, Джон Бойтон
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Джон Бойнтон Пристли. Затемнение в Грэтли

-----------------------------------------------------------------------

J.B.Priestley. Black-out in Gretley, A Story of - and

for - Wartime (1942). Пер. - М.Абкина, В.Ашкенази.

Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988.

OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000

-----------------------------------------------------------------------



    Повесть о военном времени и для военного времени
1


    Прежде чем мы с вами отправимся в Грэтли, сообщу вам о себе некоторые сведения. Меня зовут Хамфри Нейлэнд. Мне сорок три года, так что я успел еще получить легкое ранение в прошлую войну. Родился я в Англии, но называю себя канадцем, так как родители увезли меня в Канаду, когда мне было десять лет. Там я учился в начальной школе, а после войны - у Мак-Гилла. Окончив университет, работал в качестве инженера-строителя в различных местах между Виннипегом и Ванкувером, а потом несколько лет, начиная с 1930 года, - представителем крупной фирмы "Сили и Уорбек" в Перу и Чили. Рост у меня пять футов одиннадцать дюймов, кость широкая, вешу я без малого семьдесят пять килограммов, темноволос, бледноват и склонен к угрюмости. Впрочем, у меня есть причины быть угрюмым. Одна из них - та, что в 1932 году я женился в Сантьяго на прелестной девушке по имени Маракита, а в 1936-м, ведя однажды автомобиль с бешеной скоростью между Талька и Линаресом, разбил его вдребезги, и моя жена и маленький сын погибли, а я очутился в больнице, жалея, что не погиб вместе с ними. Вот этим да еще тем, что произошло с моими друзьями Розенталями, и тем, что происходит сейчас вообще во всем мире, объясняется мое недовольство жизнью. Давно прошли те времена, когда Хамфри Нейлэнд был "душой общества". И те, кому непременно нужны "Голубые птицы над белыми утесами Дувра", пусть лучше обратятся к кому-нибудь другому.

    Теперь расскажу в нескольких словах, как случилось, что я работаю в контрразведке. У Сили и Уорбека служил вместе со мной в Перу и в Чили еврей из Германии Пауль Розенталь. Он и его молоденькая милая жена, венка Митци, были моими самыми близкими друзьями. Их обоих убили местные нацисты. Я добился того, что этих негодяев засадили - всех, кроме одного, который, собственно, и был главарем. Он бежал в Канаду, и я отправился за ним следом. Но в Канаде я потерял его из виду, а тут началась война, и я сразу же уехал в Англию хлопотать о патенте на чин офицера и назначении меня в инженерные войска. Слоняясь без дела по Лондону, в ожидании, когда мое заявление пройдет все нужные инстанции, я случайно встретил того человека, за которым гонялся в Чили и Канаде. Здесь, в Лондоне, он выдавал себя за голландца. Я сообщил о нем куда следует, меня вызвали к старику Оствику в его отдел, и я, неожиданно для себя, оказался на время втянутым в работу по борьбе со шпионажем. Военное министерство все еще отказывалось дать мне патент (теперь я знаю, что об этом постаралась контрразведка), и я согласился взять на себя несколько заданий по розыску шпионов, главным образом за границей. А зимой 1940 года я вернулся в Англию уже постоянным сотрудником отдела.

    Здесь было очень много работы, и мне все время приходилось разъезжать между Лондоном, Ливерпулем и Глазго. И если вы воображаете, что я проводил вечера в роскошно обставленных квартирах, расставляя сети молодым девицам с наружностью Марлен Дитрих или Хэди Ламарр, то, смею вас уверить, вы жестоко ошибаетесь.

    По правде говоря, мне не очень-то нравилось мое новое занятие, и я часто находил его скучным (впрочем, теперь я вижу, что в армии скучал бы еще больше). Но я не мог забыть Пауля и Митци Розенталь, я видел гиммлеровские методы в действии, и яростная ненависть к нацистам поддерживала меня в долгие периоды напряженной и неприятной работы. К тому же я не имел сейчас ни малейшей возможности заниматься своим основным делом инженера-строителя, разумным и культурным трудом в разумном и культурном мире.

    Однако предписание отправиться в Грэтли было мне особенно неприятно. Во-первых, я только что упустил случай уехать на тихоокеанское побережье, по которому давно уже соскучился. Я начинал замечать, что у меня развивается клаустрофобия [психическое заболевание - боязнь замкнутого пространства], - результат жизни на этом острове, постоянных томительных разъездов в битком набитых поездах, одних и тех же разговоров, которые приходилось слышать всюду, и душившего меня мрака затемненных городов. Я жаждал привычного простора и света. Но в нашем отделе стало теперь правилом посылать людей на работу в те места, где они никогда раньше не бывали. Я должен был ехать в Грэтли именно потому, что я не знал Грэтли и в Грэтли не знали меня. Предполагалось, что при таких условиях легче выдать себя за кого угодно, не прибегая слишком часто ко лжи, и что для дела полезнее непредубежденный ум и глаз нового человека.

    О Грэтли мне было известно только то, что это промышленный город в северной части Средней Англии, в котором до войны было около сорока тысяч жителей, что оттуда к немцам просачиваются важные сведения и что наряду с обычной пятой колонной там орудуют и два-три настоящих нацистских агента. В таком месте, как Грэтли, успешно работающая шпионская организация представляет большую опасность, так как здесь находится Электрическая компания Чартерса, а у самого въезда в город выстроен громадный авиационный завод Белтон-Смита, выпускающий в настоящее время новые модификации самолетов "Циклон". Кроме того, неподалеку от завода стоят несколько эскадрилий тяжелых бомбардировщиков. В Грэтли человек, умеющий распорядиться собранными им сведениями, может быть весьма и весьма полезен державам оси, если он будет слушать и смотреть в оба.

    Я знал, что Военно-разведывательное управление и Особый отдел имеют в Грэтли сотрудников, которые ведут там обычную, повседневную работу. Но последние донесения свидетельствовали о том, что Грэтли или его окрестности являются сейчас одним из штабов нацистских агентов, чем-то вроде небольшого шпионского центра. Меня, конечно, ознакомили с этими донесениями, и они показались мне достаточно убедительными, но толку от этого было мало. В сущности, все сводилось к тому, что где-то есть стог сена, а в нем иголки и нужно их отыскать. Так я и сказал старику Оствику перед отъездом из Лондона.

    - Это верно. Но знаете, что я вам скажу, Нейлэнд: вы, конечно, далеко не гений, - Оствик ухмыльнулся, показав свои желтые зубы, - но человек напористый и удачливый. В нашем деле очень много значит удача, а вам до сих пор везло.

    - Если бы мне действительно везло, я бы сейчас был на пути к тихоокеанскому побережью, а не отправлялся в какой-то паршивый Грэтли, - возразил я.

    Оствик снабдил меня рекомендательным письмом к директору завода Чартерса. Письмо было написано как надо, и, само собой разумеется, в нем ни словом не упоминалось о контрразведке. Оно также не касалось вопроса о том, что, собственно, делать инженеру-строителю на большом электрическом заводе. Но оно должно было помочь мне выиграть время: мне велено было представить его вскоре по приезде в Грэтли и, если директор склонен будет принять меня на службу (что маловероятно), потребовать несуразно высокий оклад и поставить неприемлемые условия, чтобы мне долго пришлось ждать, пока правление примет какое-нибудь решение.

    Это было в январе 1942 года, и вы, конечно, помните, какая тогда стояла погода, и какие вести приходили с фронта, и какова была жизнь вообще. Итак, вы легко можете себе представить, что, когда я ввалился в вагон поезда, шедшего из Сент-Пенкерса в Грэтли, настроение у меня было кислое, как уксус. Я ехал в первом классе, и скоро все остальные пять мест в моем купе оказались занятыми. Напротив меня, в самом дальнем углу, расположилась красивая дама с длинной, стройной шеей, в дорогих меховых сапожках и перчатках. У нее было с собой такое количество шерстяных одеял, как будто она отправлялась на Лабрадор. Рядом с нею сидел розовощекий пожилой джентльмен, который, наверное, состоял в нескольких местах членом правления и со спокойной совестью помогал тормозить оборонную работу.

    Место с краю у прохода занимал командир авиаотряда, погруженный в чтение шестипенсового боевика. Против него, на моей скамье, сидел армейский офицер с усами, которые у него, как у многих наших воинов, казались накладными. (Может быть, эти отращиваемые по приказу лихие усы - дурной признак? Боюсь, что так.) Офицер усердно изучал вечернюю газету. Между ним и мною сидел смуглый толстяк, очевидно, выставивший напоказ все свои бриллианты и благоухавший так, будто он только что вышел из парикмахерской. Он мог быть членом какого-нибудь иностранного правительства или английским кинорежиссером.

    В вагоне царил леденящий холод, и все топали ногами и терли себе руки, чтобы согреться. Наконец наш поезд двинулся в холодный сумрак.

    Прошел час или около того, и за это время никто не вымолвил ни слова. Шторы были опущены, и в тусклом свете верхних лампочек все лица казались болезненными и таинственными. Дама сидела с закрытыми глазами, но, по-видимому, не спала. Я тоже закрыл глаза, но уснуть не мог. Краснощекий пожилой пассажир затеял разговор с остальными тремя. Хотя его никто не просил об этом, он стал повторять им все, что говорили военные обозреватели и дикторы Би-би-си. Во всех его рассуждениях было так мало смысла, что лучше бы он рассказал им сказку о трех медведях. Япошкам ни за что не взять Сингапур. Туда уже посланы мощные подкрепления. Американский флот готовится сделать что-то из ряда вон выходящее. И прочее в таком же духе. Оба военных вежливо слушали. Мой сосед стриженый ассирийский царь, явно был настроен скептически, но у него, очевидно, хватило ума сообразить, что ему, приезжему, иностранцу, не следует опровергать все эти басни. Слушал и я, как постоянно слушаю все, что говорится вокруг. Ведь не знаешь, где и когда удастся выудить что-нибудь полезное для дела. А на этот раз, видит бог, мне особенно необходимо было собрать как можно больше сведений, прежде чем взяться за это дело в Грэтли. К тому же из разговора скоро выяснилось, что наш краснощекий спутник имеет какое-то отношение к Электрической компании Чартерса, хотя он об этом особенно не распространялся. Чем занимается мой экзотический сосед, так и осталось неизвестным. Наверное, его роскошные чемоданы были набиты фальшивыми ордерами на сукно и накладными на сотни тысяч яиц. Во всяком случае, я был твердо убежден, что человек, настолько похожий на иностранца, не может представлять для меня никакого интереса. Всякая двойная игра окончилась бы для него неудачно уже просто потому, что наша полиция в тонкостях не разбирается и живо упрятала бы под замок любого перемудрившего нацистского агента, который вздумал бы слишком подчеркнуто изображать из себя мрачного иностранца.

    Однако пора было мне вмешаться в разговор. Я всегда считаю нужным подсказать людям, что им следует обо мне думать. Таким образом еще до прибытия на место входишь в ту роль, в которой ты намерен выступить.

    Вставляя время от времени замечания в общий разговор, я сообщил всем, что недавно приехал из Канады, а сейчас еду для переговоров о работе на одном большом предприятии в Грэтли. Все это я изложил с некоторой важностью и таинственностью, как у нас любит говорить сейчас большинство людей. Я задал также несколько вопросов относительно Грэтли - есть ли в городе приличная гостиница, легко ли потом будет снять себе домик и прочее в таком же роде. Мне отвечали краснощекий пассажир и офицер, который даже оторвался от газеты, чтобы сообщить мне некоторые сведения о своем родном городе. Летчика больше интересовала его книжка, и я его вполне понимаю.

    Вдруг я заметил, что у сидевшей напротив дамы глаза уже открыты. Она держалась очень прямо, вытянув, как птица, длинную шею, и смотрела на меня в упор. Это продолжалось минуты две, потом она заговорила с краснощеким старцем об общих знакомых, - главным образом, как я понял, о местных тузах, но время от времени она все еще поглядывала на меня с каким-то недоумением.

    К концу второго часа оба пожилых пассажира стали клевать носом, а молодые офицеры углубились в чтение. Меня тоже начинала одолевать дремота, как вдруг дама с длинной шеей широко раскрыла глаза, улыбнулась и, наклонясь вперед, сказала тихо:

    - Вы, кажется, говорили, что недавно приехали из Канады?

    - Да, - отвечал я. - А что?

    Очевидно, мне предстояло выслушать всякие подробности о ее двух чудесных детях, эвакуированных в Канаду. Может быть, она даже спросит, не встречал ли я их.

    - Дело в том, - сказала она еще тише, - что я случайно видела вас с полгода тому назад во французском ресторане Центральной гостиницы в Глазго. Вы обедали с человеком, который мне немного знаком.

    На это можно было ответить по-разному, но мне следовало придумать наиболее безопасный ответ - и придумать поскорее. Я все же сначала удостоверился, что никто не прислушивается к нашему разговору.

    Женщина сидела, наклонясь вперед, и улыбалась, глядя мне прямо в глаза, с выражением притворного простодушия, которое я с удовольствием стер бы с ее лица оплеухой.

    - Вы уверены, что не ошиблись?

    - Совершенно уверена.

    И добавила с некоторым ехидством, которое мне очень не понравилось:

    - Я прекрасно запоминаю лица.

    Я пытался припомнить, с кем она могла меня видеть в Глазго, хотя вряд ли это был человек известный. Тем временем я уже успел овладеть собой.

    - Я говорил, что недавно вернулся в Англию из Канады. Но я не сказал, когда уехал в Канаду. Вы ведь знаете, что из Глазго еще и до сих пор отходят пароходы.

    - Разумеется. Вы, должно быть, тогда и собирались сесть на пароход в Глазго?

    - Совершенно верно. - Теперь мне было безразлично, кто был тот человек, с которым она меня видела в Глазго.

    Она придвинулась ближе, напоминая мне теперь уже не птицу, а скорее надушенную кошку с шелковистой шерсткой, и сказала, понизив голос:

    - Но дело-то в том, что я встретила вас после этого еще раз - у меня просто удивительная память на лица! - в Лондоне. Вы обедали в "Мирабелл"... Да, месяца три тому назад, не больше. Значит, вы не были тогда в Канаде, не так ли?

    Я покачал головой.

    - Относительно Глазго вы были правы, но на этот раз, извините, ошиблись.

    Но она, конечно, не ошиблась и прекрасно поняла, что я это знаю. Все вышло у меня очень неудачно. Впрочем, я утешал себя мыслью, что это не имеет никакого значения.

    Изогнув длинную шею, женщина откинулась назад, по-прежнему глядя на меня с насмешливым любопытством. Я отвечал безмятежным взглядом. Минуту-другую мы оба молчали. Потом она спросила:

    - Надолго вы в Грэтли?

    Я сказал, что и сам еще не знаю, что это зависит от того, примут меня на службу или нет. И постарался, чтобы мой ответ звучал правдиво - да, в сущности, это и была правда.

    Она кивнула головой, потом достала визитную карточку и протянула мне.

    - Вы извините меня за назойливость. Но это так странно и так на меня непохоже - приметить вас в Глазго и потом спутать с кем-то другим в Лондоне! Ни разу в жизни со мной таких вещей не бывало. Так что, если вы когда-нибудь найдете этому объяснение, может быть, вы мне позвоните и заедете выпить чашку чаю или рюмку вина? Я живу неподалеку от Грэтли, совсем рядом с заводом Белтон-Смита.

    Тем и кончился наш разговор. Она закрыла глаза все с той же тенью иронической усмешки на губах, а я, не взглянув на карточку, сунул ее в жилетный карман и плотнее закутался в свое тяжелое пальто. Я говорил себе, что плохо начинаю работу в Грэтли. Промахи свои я приписывал тому, что мне не по душе это назначение в Грэтли, что я выдохся и к тому же угнетен дурными вестями с фронта. Войти в роль заранее, еще до прибытия на место, - идея сама по себе правильная. Но ведь у этой жительницы Грэтли, которая явно неглупа, знает всех в городе и, наверное, двенадцать часов в сутки занимается болтовней, уже составилось, вероятно, мнение обо мне как о неумелом лгуне и, что гораздо хуже, как о человеке, которого окружает какая-то тайна. Слышал ли кто-нибудь из пассажиров наш разговор? Оба военных все еще были поглощены чтением. Краснощекий, погрузившись в забытье, легонько посвистывал носом. Но, оглянувшись на моего смуглого соседа слева, я заметил, как в этот самый миг он прикрыл тяжелым желтым веком свой словно плавающий в масле правый глаз. Значит, он подслушивал! Возможно, что это и не имело никакого значения, но от этого неудачное начало не становилось удачнее. Я подумал, что, если так пойдет и дальше, то к концу недели я, пожалуй, буду шествовать по главной улице Грэтли, нацепив фальшивую бороду и плакат, возвещающий, что я послан контрразведкой. Ай да Нейлэнд! Нечего сказать, хороша работа!

    Я сделал вид, что засыпаю, и примерно через полчаса заметил, как многозначительно переглядываются дама с длинной шеей и мой сосед слева, жирный иностранец. Его лица я, конечно, не мог видеть, так как все еще притворялся спящим, но выражение ее лица убедило меня, что эти двое хорошо знакомы друг с другом, что они, вероятно, по приезде где-нибудь встретятся, но не хотят, чтобы об этом знали другие. И между ними была, конечно, не любовная связь - не так она на него смотрела, - а скорее всего какие-то деловые отношения. "Черный рынок? Да, скорее это, чем что-либо по моей части", - подумал я, но все-таки решил, что на первой же неделе по приезде в Грэтли воспользуюсь приглашением этой дамы. Наш поезд с грохотом подкатил к Грэтли. Вокзал здесь, насколько мне удалось разглядеть, маленький, жалкий, как во многих небольших заводских городах Англии. Я с трудом нашел дорогу к выходу, так как вокруг была тьма кромешная. Ненавижу затемнение! Это одна из ошибок нынешней войны. Какая-то в этом боязливость, растерянность, что-то от мюнхенских настроений. Будь моя воля, я бы рискнул ждать до того момента, когда бомбардировщики уже над головой, только бы не выносить ежевечернюю тоску затемненных улиц и слепых стен. В затемнении есть что-то унизительное. Не следовало допускать, чтобы эти выродки с черной душой погрузили полмира в черную тьму. Это с нашей стороны как бы некоторая уступка, как бы признание их могущества. Я так и слышу хихиканье этих бесноватых, радующихся, что мы бродим ощупью в темноте, как они того желали. Мы создаем в окружающем нас мире мрак под стать мраку их гнусных душ. Говорю вам: я ненавижу затемнение! А такого жуткого затемнения, как в Грэтли, я нигде еще не видал. Вокзал был словно весь окутан одеялами цвета индиго. Выйдя на привокзальную площадь, вы проваливались куда-то в невидимую бездну.

    Три автомобиля (в один из них, как мне показалось, села дама с длинной шеей) отъехали, грохоча, - должно быть, переезжали мост, - и стало тихо. На станции не было ни единого такси. Я еще из Лондона заказал на день-два номер в гостинице "Ягненок и шест" на Маркет-стрит, и сейчас мне предстояло ее разыскивать в этом непроглядном мраке. Я вернулся обратно в зал и поймал носильщика, который, объясняя мне дорогу, все указывал куда-то вдаль, как будто мы с ним в июльский день любовались Неаполитанским заливом. Стараясь запомнить его указания, я поплелся пешком в город, таща свой тяжелый саквояж. Земля была покрыта снегом, но даже он казался черным. Воздух был сырой и холодный, чувствовалось, что скоро опять пойдет снег. Я дважды сбивался с пути, плутал по каким-то глухим переулкам, но в конце концов встретил полицейского, и он указал мне Маркет-стрит.

    Мы не всегда отдаем себе ясный отчет в том, что такое нынешняя война. В сущности, мы большей частью увиливаем от великой и страшной правды о ней и попросту стараемся как-то приноровиться к связанным с нею неудобствам и лишениям. Но бывают минуты усталости и уныния, когда эта правда вдруг обрушивается на вас всей своей тяжестью, и вы похожи на человека, который, проснувшись, увидел себя на дне моря. Такую тяжелую минуту я пережил той ночью в Грэтли по дороге в гостиницу. Я вдруг понял, что такое война, и правда о ней придавила меня, как обрушившаяся башня. Кто-то во мне - не Хамфри Нейлэнд, дрожащий за свою шкуру, и не британец, опасающийся за свои владения, - содрогнулся и взвыл, увидев перед собой зияющую черную пропасть, куда скользили мужчины, женщины, дома, целые города. То было видение спущенного с цепи торжествующего зла, воцарившегося на земле ада... Где-то в тайниках вселенной, никогда и не снившихся нам, кто-то дергал за веревочку, и мы плясали, а затем скользили в пропасть, и с нами проваливалось все. И начали это не проклятые нацисты, - я ненавижу этих бандитов, но вовсе не склонен представлять их во сто раз сильнее, чем они есть, - просто они первые оказались марионетками на веревочке. Они толкают нас в пропасть, в темный кипящий поток, низвергающийся прямо в ад, но создать эту пропасть они не могли. Может быть, мы создали ее все сообща, а может быть, это вырвались на волю гигантские силы тьмы? Той ночью в Грэтли я вдруг увидел эту пропасть и почувствовал себя на краю ее. Не я один - весь город был на краю этой пропасти. А в нем какие-то несколько человек (как знать, может быть, и тот, с которым я столкнулся на углу?) изо всех сил старались спихнуть всех нас вниз. Здесь, за черной завесой затемнения, где-то укрывалось зло. Но где? Мне предстояло узнать это.
2


    В гостинице "Ягненок и шест" обычно останавливались армейские офицеры и летчики, и больше как будто никто. Тем не менее она была переполнена, и женщина за конторкой сказала мне, что я могу занять номер только на два-три дня. Увидев эту комнату, одновременно и холодную и душную, я подумал, что и двух дней с меня совершенно достаточно, а потом надо будет подыскать себе какое-нибудь человеческое жилье.

    Я еще поспел к концу обеда, состряпанного, по всей видимости, целиком из клейстера: мучной суп, вареная рыба в мучном соусе с овощами и мучной пудинг. Не думайте, что я жалуюсь на питание военного времени: держу пари, что в гостинице "Ягненок и шест" и в мирное время кормили немногим лучше. Виной этому был ее владелец майор Брембер, который бросил службу в пенангской полиции, по-видимому, не для того, чтобы содержать гостиницу, а для того, чтобы гостиница содержала его. Я видел и майора и его супругу - оба чопорные, пучеглазые, они восседали, как сахибы, в столовой с таким видом, словно они у себя в поместье, тогда как им следовало бы стоять на кухне и, засучив рукава, стряпать настоящий обед. Однако не буду распространяться о майорах Бремберах нашей страны. Я не люблю их и желал бы, чтобы они не изображали из себя содержателей гостиниц.

    После обеда я зашел в бар при гостинице, который открывался только с восьми часов, так как спиртного было мало. Сейчас там царило большое оживление. Виски не было, посетители пили портвейн, джин и пиво. Летчики и армейские офицеры со своими дамами сидели за столиками, большей частью группами по четыре человека. Несколько пожилых, скромно державшихся горожан задумчиво прихлебывали пиво, а в углу, у самой стойки, отдельно от других, расположилась компания, в которой я сразу признал тесный кружок завсегдатаев. Я немедленно перекочевал со своим пивом поближе к этой группе и стал наблюдать за ними. Тут были два офицера - один из них, краснолицый капитан, уже сильно подвыпил, - и пожилой, невзрачный мужчина в штатском, который говорил жеманным визгливым голосом и хихикал, как девушка. По-видимому, это он угощал всю компанию. Из двух женщин одна была полная, бесцветная особа, как будто чем-то обеспокоенная, другая - помоложе, одета наряднее и очень хороша собой. У нее был длинноватый нахальный носик и пухлые губы, которые даже тогда, когда она не говорила и не смеялась, были жадно раскрыты, словно готовые к новому взрыву смеха. Всмотревшись в нее, я ощутил уверенность в том, что уже где-то видел ее раньше и в совершенно иной обстановке, но не мог припомнить, где. Это мучило меня, и я все время пялил на нее глаза. Девушка это заметила, отвернулась и снова чему-то засмеялась, но я успел уловить в ее дерзком взгляде мимолетное выражение тревоги.

    Краснолицый капитан тоже заметил мое настойчивое внимание, и оно ему не понравилось.

    Вначале разговор компании вертелся вокруг какого-то званого обеда, на котором был кто-то из них, - кажется, та самая веселая и хорошенькая девушка, что меня заинтересовала. Обед этот происходил, по-видимому, в каком-то загородном ресторане, который, насколько я расслышал, назывался "Трефовая дама". Сыпались обычные шутки насчет общих знакомых: тот напился, эти не сумели скрыть своей любовной связи. Упоминалась и какая-то миссис Джесмонд; о ней говорили, что она "наверное, купается в деньгах", "шикарная женщина", и называли ее загадочной. Я тут же мысленно взял на заметку эту миссис Джесмонд.

    Разговор чем далее, тем более превращался в пустую болтовню с неизменным скабрезным привкусом, типичную для таких компаний, веселящихся в барах. В роли присяжного остряка выступал пожилой фат, у которого, как я заметил, щеки были нарумянены. Заметил я также, что под его паясничаньем крылась определенная цель - он все время высмеивал оборонную работу страны. Он ясно давал понять, что наша борьба с нацистами просто комична, хотя неизменно называл ее "трогательной". У него, видимо, было много денег, судя по тому, как он швырял ими. И он был не дурак, этот мистер Периго, как его называли остальные. Я уже начинал думать, что мне сразу повезло и что я напал на верный след... Но где же я встречал раньше эту девушку?

    - Эй, вы! - сказал краснолицый капитан, неожиданно перегнувшись через мой стол. - Нечего слушать, мы вам не радио!

    - Знаю, что вы не радио, - уверил я его, мгновенно почувствовав антипатию к этому субъекту с налитыми кровью свиными глазками.

    - Ну-ну, Фрэнк! - сказала полная дама предостерегающим тоном. Она мигнула второму офицеру - видимо, это был ее муж.

    - Вы и так уже смутили эту леди тем, что все время таращите на нее глаза, - продолжал капитан.

    - Вовсе нет, Фрэнк, - вступилась девушка. И, повернувшись ко мне, прибавила: - Не обращайте на него внимания.

    - А я говорю - да! Не мешайте мне выяснить это дело, Шейла.

    - Что вы хотите выяснять? - спросил я, и тон мой, вероятно, выдавал то презрение, которое я чувствовал к нему. - Я живу в этой гостинице, и если вам не нравится, что я сижу здесь, можете отправляться в другое место.

    - А с какой стати, черт возьми! - Он стукнул кулаком по столу, расплескав часть моего пива. У меня чесались руки выплеснуть то, что оставалось в кружке, в его идиотскую физиономию.

    В начале этой сцены странный человек, которого называли мистер Периго, был занят - он заказывал бармену какой-то сложный коктейль для всех. Сейчас он увидел, что происходит, улыбнулся мне, обнажив ряд зубов, как будто сделанных из самого лучшего фарфора, а Фрэнка похлопал по плечу.

    - Ну-ну, Фрэнк, ведите себя смирно, иначе не получите больше ни капли! Не обращайте на него внимания, дорогой сэр. Он угомонится, когда выпьет еще стаканчик.

    Очередь была за мной. На улыбку мистера Периго я ответил улыбкой и заверил его, что ничуть не обижен. Он настоял, чтобы я пересел к ним, и, так как угощал на этот раз он, остальные не могли протестовать. Только милейший Фрэнк по-прежнему смотрел на меня сердито. Это перемещение было мне весьма на руку. И вот я очутился у стойки, подле девушки с нахальным носиком. Глаза у нее были ярко-синие, один чуточку темнее другого. Эта особенность еще больше убедила меня в том, что я где-то видел ее раньше. Звали ее Шейла Каслсайд, и, как выяснилось из разговора, она была женой майора, сегодня утром уехавшего по служебным делам.

    - Что вы делаете в Грэтли? - спросила она у меня. Она держалась все так же развязно, но в обращенном на меня взгляде мне почудилась какая-то настороженность.

    Я повторил ей то, что рассказывал другим.

    - Завтра пойду к директору завода Чартерса, - сказал я в заключение.

    - А кто у них там директор? Как же это я не знаю? - воскликнула Шейла.

    Зато мистер Периго знал.

    - У Чартерса? Ну, как же, дорогая, это мистер Хичем, - помните, такой всегда озабоченный человечек. И то сказать - как тут не быть озабоченным? Он никак не может добиться ответа от министерства снабжения. У бедняги на заводском дворе ржавеют запасы всяких секретных изделий, а в министерстве все не могут решить, понадобятся они или нет. Как это печально, не правда ли?

    И маленький урод ухмыльнулся, показывая фарфоровые зубы, с таким видом, как будто речь шла о партии в бридж, а не о борьбе за жизнь каждого из нас.

    - Перри, вы чудовище! - воскликнула Шейла. - И я на днях слышала, как полковник Тарлингтон говорил Лайонелу, что, по его мнению, вы пятая колонна.

    - Шейла! - ахнула полная дама. - Как это можно! - Она весь вечер открывала рот только для таких увещаний.

    Мистер Периго вдруг сразу стал серьезен.

    - Ну, против этого я протестую! Да, да, дорогая моя, не шутя говорю: я категорически протестую.

    - Правильно, - вставил второй офицер.

    

... ... ...
Продолжение "Затемнение в Грэтли" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Затемнение в Грэтли
показать все


Анекдот 
Москва, здание Юкос. 12:00. Тишина.
Ровно в 12:05 к зданию с мигалками и ревущими сиренами быстро подъезжают 20 милицейских автобусов с вооруженными людьми в масках. Выбежавшие омоновцы быстро выстраиваются в два кольца оцепления вокруг офиса, одновременно снимают автоматы с предохранителя. Капитан в бронежилете гулко кашляет в громкоговоритель, и омоновцы одновременно два раза выстреливают в воздух, три раза хлопают в ладоши, минуту водят хоровод вокруг Юкоса, быстро рассаживаются по автобусам и так же скоро уезжают. Тишина. Из окон Юкоса выглядывают седые люди...
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100