Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Теккерей, Уильям - Теккерей - Сверчок за очагом

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Теккерей, Уильям
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Уильям Мейкпис Теккерей. Сверчок за очагом

----------------------------------------------------------------------------

Перевод Р. Бобровой

Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная

литература", 1975, т. 2

OCR Бычков М.Н.

----------------------------------------------------------------------------

Сочинение Чарльза Диккенса



     Пройдясь вчера по улицам Лондона - а день вчера выдался на редкость ясный и звонкий, - нельзя было не заметить, какое веселое оживление царит в городе, как радостно улыбаются порозовевшие от мороза лица в мглистом солнечном свете, как сияют мордочки школьников, приехавших домой на каникулы, и не отметить многих иных приятных рождественских признаков. Мясные лавки ласкают взор изобилием: гуси и индейки поразительной тучности, грандиозные, прямо-таки бутафорские куски говяжьих туш развешаны в этих гостеприимных заведениях под целыми кустами омелы; глядя на них, невольно задаешь себе вопрос, почему и птица и мясо на Рождество бывают жирнее, чем в любое другое время года? Магазин Фортнума и Мэсона на Пикадилли всегда поразительно живописен, всегда полон самых соблазнительных лакомств со всех концов света. Вчера же это был просто сказочный дворец, царство шоколадных конфет, марципанов и леденцов. Очень, очень многие мальчики и девочки завтра утром будут больны, если сегодня будет съедена хотя бы половина всех сластей, проданных вчера.

     Сегодня, в разгар праздничного веселья, не хочется думать о том, что оно неминуемо кончится и жизнь снова войдет в строгие берега повседневности: конфеты будут съедены, гуси съежатся до обычных размеров, огромные филе обратятся в обычного размера отбивные, заботы и счета за квартиру затуманят лица отцов, а розовые мордашки школьников, наслаждающихся каникулярной свободой, станут все чаще заволакиваться дымкой задумчивости по мере приближения рокового дня, когда они должны будут вернуться в стены Березовой Академии, где досточтимый мистер Роззги и его соратники ожидают своих "молодых друзей".

     Но не только мясники и кондитеры лезут вон из кожи, чтобы порадовать публику по случаю праздника; театры дружно ставят рождественские пантомимы, витрины книжных магазинов сверкают золотом красочных детских книжек; а более утонченные гурманы предпочитают даже шоколадному раю Фортнума и Мэсона столы книгопродавца мистера Никиссона на Риджент-стрит, пестрящие сотнями великолепно переплетенных и великолепно иллюстрированных новых рождественских книг; Питер Парли и Феликс Саммерли, Поэмы и картинки, Клуб гравюры, Розовый персидский сад, баронесса Калабрелла - чего только здесь нет, рождественское угощение на любой вкус.

     Но вот уже три года, как монополия в этой области принадлежит мистеру Диккенсу. Он признан главным рождественским литературным церемониймейстером. Он глубже всех проник в истинный дух этого праздника, исполненного доброжелательности и веселья, а также светлой грусти. "Сверчок за очагом" вышел меньше недели тому назад, и уже разошелся в тысячах экземпляров. Его обсуждают повсюду. Что за чудный парень Пирибингл! Что за находка мисс Слоубой (она не уступает даже самой Маркизе). Какая прелесть Крошка! И так далее. Во вторник автор этих строк увидел в Сити мальчишку-разносчика из книжного магазина, сумка которого была полна "Сверчков" и который стоял как вкопанный подле здания Королевской биржи и читал одного из них прямо на улице. В тот же день за обедом обнаружилось, что все сидящие за столом уже прочли "Сверчка"; все только о нем и толковали, и даже сам священник, произнесший застольную молитву, признался, что все утро лил над ним слезы. Он не мог сказать - почему, не мог указать на какое-нибудь особенно трогательное место, но вся книга в целом заставила его расчувствоваться.

     Нет смысла пересказывать содержание книги, которую все уже прочитали, и автор этих строк, очарованный ею не менее других, должен теперь задать себе вопрос: каковы литературные достоинства этой повести, которая так растрогала и его и прочих читателей? По нашему мнению, это очень хорошая рождественская книга, ярче обычного освещенная праздничными фонариками и набитая конфетами, шоколадками и леденцами, подобно вышеупомянутому дворцу на Пикадилли.

     На наш взгляд, диалог и персонажи "Сверчка за очагом" так же далеки от жизни, как беседа Титира и Мели-бея далека от подлинной речи двух крестьян, переговаривающихся через ограду, или как пасторальные петиметры Флориана в красных туфельках и париках далеки от французских крестьян в деревянных сабо и с вилами в руках, или как Пьеро и Карлотта, очаровательно улыбающиеся нам со сцены и выделывающие поразительные пируэты посреди венков из ситцевых роз и душистых картонных букетов, далеки от настоящей нимфы, прямиком пожаловавшей с горы Иды, и молодого полубога, только что сошедшего с Олимпа. Вся эта история искусственна, как искусственно само имя героя - Пирибингл. Оно сродни вышеупомянутым ситцевым розам, которые гораздо краснее и крупнее живых. "Сверчок за очагом" производит впечатление красивого театрального представления. И, как таковое, он вас очаровывает своим изяществом, красочностью и выдумкой, смешит вас своим броским гротеском, но при всем том вы отчетливо видите, что Карлотта вовсе не богиня (хотя и божественно танцует) и что на щеках у нее румяна, а не настоящий румянец.

     Видимо, автор поставил себе задачу удивлять и смешить своего читателя, не давать ему ни минуты передышки, ошеломлять его неожиданными оборотами, непривычными образами, ослепительными красками, искусным переплетением чувствительности и экстравагантности. "Смехотворство" начинается с первого же предложения:

     "Начал чайник! И не говорите мне о том, что сказала миссис Пирибингл. Мне лучше знать. Пусть миссис Пирибингл твердит хоть до скончания века, что она не может сказать, кто начал первый, а я скажу, что - чайник. Мне ли не знать? Начал чайник на целых пять минут - по маленьким голландским часам с глянцевитым циферблатом, что стояли в углу, - на целых пять минут раньше, чем застрекотал сверчок.

     Да, да, часы уже кончили бить, и маленький косец с косой в руках, судорожно дергающийся вправо и влево на их верхушке перед мавританским дворцом, успел скосить добрый акр воображаемой травы, прежде чем сверчок начал вторить чайнику!

     Я вовсе не упрям. Это всем известно. И не будь я убежден в своей правоте, я ни в коем случае не стал бы спорить с миссис Пирибингл. Ни за что не стал бы. Но надо знать, как было дело. А дело было так: чайник начал не меньше чем за пять минут до того, как сверчок подал признаки жизни. И, пожалуйста, не спорьте, а то я скажу - за десять!

     Позвольте, я объясню, как все произошло. Это давно бы надо сделать, с первых же слов, - во ведь когда о чем-то рассказываешь, полагается начинать с самого начала; а как начать с начала, не начав с чайника?

     Дело, видите ли, в том, что чайник и сверчок вздумали устроить своего рода соревнование - посостязаться в искусстве пения. И вот что их к этому побудило, и как все произошло.

     Под вечер - а вечер был ненастный - миссис Пирибингл вышла из дому и, стуча по мокрым камням деревянными сандалиями, оставлявшими по всему двору бесчисленные следы, похожие на неясные чертежи первой теоремы Эвклида, направилась к кадке и налила из нее воды в чайник. Затем она вернулась в дом, уже без деревянных сандалий (при этом она намного уменьшилась в росте, потому что сандалии были высокие, а миссис Пирибингл маленькая), и поставила чайник на огонь. Тут она потеряла душевное равновесие или, может быть, только засунула его куда-то на минутку, потому что вода была ужас какая холодная и находилась в том скользком, слизистом, слякотном состоянии, когда она как будто приобретает способность просачиваться решительно всюду, и даже за металлические кольца деревянных сандалий; так вот, значит, вода замочила ножки миссис Пирибингл и даже забрызгала ей икры. А если мы гордимся, и не без оснований, нашими ножками и любим, чтобы чулочки у нас всегда были чистенькие и опрятные, то перенести такое огорчение нам очень трудно.

     А тут еще чайник упрямился и кобенился. Он не давал себя повесить на верхнюю перекладину; он и слышать не хотел о том, чтобы послушно усесться на груде угольков; он все время клевал носом, как пьяный, и заливал очаг, ну прямо болван, а не чайник! Он брюзжал, и шипел, и сердито плевал в огонь. В довершение всего и крышка, увильнув от пальчиков миссис Пирибингл, скачала перевернулась, а потом с удивительным упорством, достойным лучшего применения, боком нырнула в воду и ушла на самое дно чайника. Даже корпус корабля "Ройал Джордж" и тот сопротивлялся не так отчаянно, когда его тащили из воды, как упиралась крышка этого чайника, когда миссис Пирибингл вытаскивала ее наверх.

     А чайник по-прежнему злился и упрямился; он вызывающе подбоченился ручкой и с дерзкой насмешкой задрал носик на миссис Пирибингл, как бы говоря: "А я не закиплю! Ни за что не закиплю!"

     Но миссис Пирибингл к тому времени уже снова повеселела, смахнула золу со своих пухленьких ручек, похлопав их одной о другую" и, рассмеявшись, уселась против чайника. Между тем веселое пламя так вскидывалось и опадало, вспыхивая и заливая светом маленького косца на верхушке голландских часов, что чудилось, будто он стоит как вкопанный перед мавританским дворцом, да и все вокруг недвижно, кроме пламени.

     Тем не менее косец двигался, - его сводило судорогой дважды в секунду, точно и неуклонно. Когда же часы собрались бить, тут на страдания его стало прямо-таки страшно смотреть, а когда кукушка выглянула из-за дверцы, ведущей во дворец, и прокуковала шесть раз, он так содрогался при каждом "ку-ку!", словно слышал некий загробный голос или словно что-то острое кололо ему икры".


     На что это больше похоже - на реальную жизнь или на блестящий балет-пантомиму? Вся бутафория на маленькой сцене вдруг оживает и начинает выкидывать разные чудачества - как это произойдет завтра вечером в пантомиме. Чайник упрям до" смешного: он "клюет носом, как пьяный", "сердито плюется", "кобенится", "подбоченивается ручкой", "с дерзкой насмешкой задирает носик" и т. п. Его крышка проявляет "удивительное упорство", маленький косец "судорожно дергается". Вся сцена - сплошная карикатура. Автор не позволяет себе ни капли серьезности. Избыток шуток, видимо, рассчитан на праздничное настроение. В более спокойное время, когда утихает праздничная суматоха, такой вдумчивый, тонкий и проницательный художник повседневной жизни как мистер Диккенс не позволяет себе употреблять столь кричащие краски.

     Но, допустим, мы настроились на этот тон. Поверили, что книга - всего лишь рождественская шалость и что автор просто решил поразвлечься вместе с полумиллионом доверяющих и сочувствующих ему читателей (надо признать, что ни один писатель не имел над нами такой власти - власти доброты и дружелюбия) - и читатель, несколько ошарашенный шумной веселостью "Песенки первой", уже спокойно воспринимает "Песенку вторую" и с готовностью участвует в общем ликовании в "Песенке третьей". Очаровательно неправдоподобный сюжет, построенный на ревности Пирибингла к "загорелому моряку", который возвращается из "золотой Америки" и при помощи раскладного стула и седого парика изображает из себя старца; Калеб Пламмер, бедный мастер-игрушечник, всю свою жизнь посвятивший благонамеренному обману и умудрившийся внушить своей слепой дочери, что они самые счастливые и благополучные люди на земле; ее влюбленность в злобного и отвратительного Грубба и Теклтона - все эти невероятности, против которых во всякое другое время, кроме Рождества, восстал бы наш здравый смысл, сейчас становятся совершенно естественными, а нагромождение нелепостей - милым и почти возможным. Разве мы не сочувствовали горестям принцесс в сказках матушки Банч, разве мы не допускали - на какое-то время - реальность карликов и великанов, поющих деревьев и говорящих животных? Если подойти к "Сверчку" с такой рождественской точки зрения, то и сам сверчок, и Крошка, и чайник, и Грубб и Теклтон обретают ту же полуфантастическую реальность, и зачарованный ими читатель плачет или смеется, в зависимости от своего настроения. Проникнитесь этим духом, и тогда Крошке, жене возчика, можно говорить языком Клариссы; Пирибинглю отличаться тонкостью и чувствительностью лорда Орвиля; слепой девушке можно чахнуть, безмолвно обожая Грубба и Теклтона; косцу на часах корчиться в судорогах, и "верному сверчку за очагом и преданным домашним феям" можно уговаривать и утешать возчика. Как праздничное представление, которое вы смотрите, сидя у себя дома в кресле - вашей собственной ложе у камина, - повесть великолепна, неподражаема и необыкновенно искусно сделана. Она открывается комической пантомимой, но драматизм действия неуклонно нарастает. Сельские декорации пленяют своим изяществом. Для каждого прелестного невероятного действующего лица заготовлен эффектный выход и собственный танец. Музыка - веселая или грустная - всегда полна свежести и очарования. Спектакль завершается грандиозной массовой сценой, в которой под гром оркестра и сияние голубых и розовых фонариков что есть мочи отплясывают все до единого действующие лица. И если мы все же предпочитаем написанные в спокойной манере картины реальной жизни, то это лишь потому, что нас к этому приучил сам же мистер Диккенс, вкупе с другими великими английскими юмористами. И мы невольно вздыхаем* по былой простоте замечательного художника.

     Однако и в этой повести встречается немало блестящих образцов этой великолепной простоты, ярких реалистических штрихов, в которых мистер Диккенс не знает равных. Некоторые изображенные им персонажи совершенно неповторимы. Взять хотя бы миссис Филдинг и мисс Слоубой, - однажды с ними познакомившись, читатель уже никогда их не забудет, и воспоминание о них всегда будет вызывать на его лице улыбку.


     "...Она была такая тощая и прямая, эта молодая девица, что платье висело на ее плечах, как на вешалке, и постоянно грозило с них соскользнуть. Костюм ее был замечателен тем, что из-под него неизменно торчало некое фланелевое одеяние странного покроя, а в прореху на спино виднелся корсет или какая-то шнуровка тускло-зеленого цвета. Мисс Слоубой вечно ходила с разинутым ртом, восхищаясь всем на свете, и, кроме того, была постоянно поглощена восторженным созерцанием совершенств своей хозяйки и ее малыша, так что если она и ошибалась порой в своих суждениях, то эти промахи делали честь в равной мере и сердцу ее и голове; и хотя это не приносило пользы головке ребенка, которая то и дело стукалась о двери, комоды, лестничные перила, столбики кроватей и прочие чуждые ей предметы, все же промахи Тилли Слоубой были только закономерным последствием ее непрестанного изумления при мысли о том, что с нею так хорошо обращаются и что она живет в таком уютном доме. Надо сказать, что о мамаше и папаше Слоубой не имелось никаких сведений, я Тилли воспитывалась на средства общественной благотворительности как подкидыш, а это слово сильно отличается от слова "любимчик" и по своим звукам и по значению".


     Можно ли представить себе что-нибудь более трогательное и смехотворное, чем действия мисс Слоубой в конце повести, когда все приходят в ликование: она "плакала в три ручья от радости и, желая включить своего юного питомца в общий обмен поздравлениями, подавала малыша всем по очереди, точно он был круговой чашей".


     Не менее блестяще выполнен портрет тещи моряка:


     "Затем отправили целую экспедицию с заданием разыскать миссис Филдинг, принести слезное покаяние этой благородной даме и привести ее, если нужно, силой, заставив развеселиться и простить всех. И когда экспедиция обнаружила ее местопребывание, старушка ни о чем не захотела слышать, но произнесла (бесчисленное множество раз): "И я дожила до такого дня! - а затем от нее нельзя было ничего добиться, кроме слов: - Теперь несите меня в могилу", - что звучало довольно нелепо, так как старушка еще не умерла, да и не собиралась умирать. Немного погодя она погрузилась в состояние зловещего спокойствия и заметила, что еще в то время, как произошло роковое стечение обстоятельств в связи с торговлей индиго, она предвидела для себя в будущем всякого рода оскорбления и поношения, и теперь очень рада, что оказалась права, и просит всех не беспокоиться (ибо кто она такая? О господи! Никто!), но забыть о ней начисто и жить по-своему, без нее. От саркастической горечи она перешла к гневу и высказала следующее замечательное изречение: "Червяк - и тот не стерпит, коль на него наступишь". А после этого предалась кротким сожалениям и заявила, что, если бы ей доверились раньше, она уж сумела бы что-нибудь придумать! Воспользовавшись этим переломом в ее настроении, участники экспедиции обняли ее, и вот старушка уже надела перчатки и направилась к дому Джона Пирибингла с безукоризненно приличным видом и свертком под мышкой, в котором находился парадный чепец, почти столь же высокий, как митра, и не менее твердый".

     Иллюстратор книги мистер Лич великолепно изобразил тещу с ее чепцом и мисс Слоубой, а его рисунок на странице 120, которому, может быть, и недостает тонкости исполнения, необыкновенно трогателен и реалистичен.

     Что касается титульного листа и фронтисписа, оформленных мистером Маклизом, то могу лишь сказать, что английским художникам редко приходилось создавать что-либо более изящное и оригинальное, а гравюра на фронтисписе является блестящим образчиком этого вида искусства.
КОММЕНТАРИИ


     Сверчок за очагом (Dickens's Cricket on the Hearth). Статья была помещена в газете "Морнинг кроникл" 24 декабря 1845 г.


     Никиссон - редактор "Журнала Фрэзера" после смерти Джеймса Фрэзера в 1841 г. Питер Парли и Феликс Саммерли - самые популярные детские писатели того времени.


     Маркиза - девочка-служанка в романе Диккенса "Лавка древностей".


     Титир и Мелибей - персонажи первой эклоги Овидия.


     Флориан Жан Пьер (1755-1794) - французский баснописец и автор сентиментальных пасторалей.


     Пьеро и Карлотта - персонажи пасторалей Флориана.


     ...говорить языком Клариссы. - Кларисса Гарлоу - героиня одноименного романа Сэмюеля Ричардсона (1689-1761).


     Лорд Орвиль - идеальный английский джентльмен - герой романа Ф&нии Бзртти "Эвелина" (1778).


     Червяк и тот не стерпит, коль на него наступишь. - Вошедшая в погворку фраза лорда Клиффорда из третьей части исторической хроники Шекспира "Генрих VI", д. II, сц. 2.


     Лич Джон (1817-1864) - английский карикатурист и иллюстратор, один из основных сотрудников журнала "Панч".


    

... ... ...
Продолжение "Сверчок за очагом" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Сверчок за очагом
показать все


Анекдот 
А знаете ли вы, что Moss cow - это "Замшелая корова"?
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100