Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Хэмингуэй, Эрнест - Хэмингуэй - Рог быка

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Хэмингуэй, Эрнест
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Эрнест Хемингуэй. Рог быка

---------------------------------------------------------------

Старик и море - Благовещенск: Хабаровское книжное издательство, 1979

(Та книга печаталась по четырЈхтомному изданию собрания сочинений

М: Государственное издание художественной литературы, 1968)

OCR: Сергей Зимин

---------------------------------------------------------------



     Рог быка

     В Мадриде полно мальчиков по имени Пако -- уменьшительное от Франсиско, -- и есть даже анекдот о том, как один отец приехал в Мадрид и поместил на последней странице "Эль Либераль" объявление: "Пако жду тебя отеле Монтана вторник двенадцать все простил папа", и как пришлось вызвать отряд конной жандармерии, чтобы разогнать восемьсот молодых людей, явившихся по этому объявлению. Но у того Пако, который служил младшим официантом в пансионе Луарка, не было ни отца, от которого он мог ждать прощения, ни грехов, которые нужно было прощать. У него были две старшие сестры, служившие горничными в пансионе Луарка, куда они попали благодаря тому, что прежняя горничная Луарки, их землячка, оказалась честной и работящей и тем заслужила добрую славу своей деревне и ее уроженкам; и эти сестры дали ему денег на автобус до Мадрида и пристроили его младшим официантом в тот же пансион.

     Он был родом из Эстремадуры, где живут в первобытной дикости, едят скудно, а об удобствах не имеют понятия, и сколько он себя помнил, ему всегда приходилось работать с утра до вечера. Это был складный подросток с очень черными, слегка вьющимися волосами, крепкими зубами и кожей, которой завидовали его сестры; и улыбка у него была открытая и ясная. Он был расторопен и хорошо справлялся со своим делом, любил своих сестер, казавшихся ему красавицами и умницами, любил Мадрид, для него еще полный чудес, и любил свою работу, которой яркий свет, чистые скатерти, обязательный фрак и обилие еды на кухне придавали романтический блеск.

     В пансионе Луарка постоянно жило человек десять-двенадцать, но для Пако, самого молодого из трех официантов, прислуживавших в столовой, существовали только те, кто имел отношение к бою быков.

     Второразрядные матадоры охотно селились в этом пансионе, потому что Калье-Сан-Херонимо было респектабельным адресом, кормили там превосходно, а за стол и комнату брали недорого. Всякому тореро необходимо производить впечатление человека если не богатого, то, по крайней мере, солидного, поскольку в Испании декорум и внешний лоск ценятся выше мужества, и тореро жили в Луарке, покуда в кармане оставалась хоть песета. Не было случая, чтобы кто-нибудь из них сменил Луарку на лучший или более дорогой отель, -- второразрядные тореро никогда не переходят в первый разряд; зато падение с высот Луарки бывало стремительным, потому что всякий, кто хоть что-нибудь зарабатывал, мог жить там спокойно, и если уж гостю подавали счет, не дожидаясь требования, -- значит, хозяйка пансиона убедилась, что случай безнадежный.

     В то время в Луарке жили три опытных матадора, а кроме того, два очень хороших пикадора и один превосходный бандерильеро. Для пикадоров и бандерильеро, которым приходилось жить в Мадриде всю весну, а семью оставлять в Севилье, Луарка была роскошью; но им хорошо платили, и они имели постоянную работу у матадоров, подписавших несколько контрактов на весенний сезон, и этот подсобный персонал всегда зарабатывал больше, чем любой из трех матадоров, живших в Луарке. Из этих трех матадоров один был болен и тщательно скрывал это, другой когда-то привлек к себе внимание публики, но быстро вышел из моды, а третий был трус.

     Матадор-трус прежде, до страшной раны в живот, полученной им в одно из первых его выступлений на арене, был на редкость смелым и замечательно ловким, и у него еще сохранились кое-какие замашки от времен его славы. Он был всегда безудержно весел и хохотал по всякому поводу, а то и без всякого повода. В свои лучшие дни он любил подшутить над другими, но теперь он это бросил. Для этого нужна была уверенность в себе, которой он уже не чувствовал. У этого матадора было умное, открытое лицо, и он держал себя с большим достоинством.

     Матадор, который был болен, больше всего боялся показать это и считал своим долгом не пропускать ни одного блюда, которое подавалось к столу. У него было очень много носовых платков, которые он сам стирал у себя в комнате, и за последнее время он стал распродавать свои пышные костюмы. Один он задешево продал перед рождеством, а другой -- в начале апреля. Костюмы были очень дорогие, он всегда очень бережно обращался с ними, и у него еще оставался один. До своей болезни он подавал большие надежды, имел даже шумный успех, и хотя был неграмотен, но хранил у себя вырезки из газет, где говорилось, что в свой мадридский дебют он превзошел Бельмонте. Он ел один, за маленьким столиком, почти не поднимая глаз от тарелки.

     Матадор, который вышел из моды, был очень маленького роста, смуглый и важный. Он тоже ел за отдельным столом, улыбался редко и никогда не смеялся. Он был родом из Вальядолида, где не любят шуток, и он был способным матадором, но его стиль устарел, прежде чем он успел заслужить симпатии публики своими главными достоинствами -- мужеством и уверенным мастерством, и теперь его имя на афише не делало сборов. Вначале он привлек к себе внимание своим маленьким ростом: глаза его приходились на одном уровне с загривком быка, но, кроме него, были и другие невысокие матадоры, и ему так и не удалось стать любимцем публики.

     Из пикадоров один был седой, худощавый, с ястребиным лицом, тщедушный на вид, хотя руки и ноги у него были как из железа; он всегда носил охотничьи сапоги и брюки навыпуск, слишком много пил по вечерам и влюбленно глядел на всех женщин в пансионе. Другой был рослый детина, смуглый, красивый, с черными, как у индейца, волосами и огромными ручищами. Оба были отличные пикадоры, хотя о первом ходили слухи, что пьянство и разврат сильно вредят его искусству, а про второго говорили, что из-за своего упрямства и сварливости он ни с кем из матадоров не может проработать больше одного сезона.

     Бандерильеро был уже немолод, с проседью, невысокого роста, увертливый, как кошка, несмотря на свои годы, и когда он сидел за столом с газетой, то походил на дельца среднего достатка. Ноги у него еще были крепки, а когда они утратят силу, у него хватит смекалки и опыта, чтобы еще надолго удержаться на работе. Разница только в том, что, утратив быстроту движений, он постоянно будет испытывать страх, тогда как сейчас он всегда спокоен и уверен и на арене, и вне ее.

     В тот вечер все уже кончили ужинать, и в столовой оставались только пикадор с ястребиным лицом, который слишком много пил, бродячий ярмарочный торговец с родимым пятном на всю щеку, который тоже слишком много пил, и два священника из Галисии, которые сидели за угловым столом и пили, если не слишком много, то, во всяком случае, достаточно. В то время в Луарке за вино особой платы не брали, это входило в стоимость пансиона, и официанты только что подали по новой бутылке вальдепеньяс сначала торговцу, потом пикадору и, наконец, священникам.


     Все три официанта стояли у дверей. В Луарке было заведено, что официант мог уйти, только когда освобождались все его столы, но в этот вечер тот, за чьим столиком сидели священники, торопился на собрание анархо-синдикалистов, и Пако пообещал его заменить.

     Наверху матадор, который был болен, лежал ничком на постели, один в своей комнате. Матадор, который вышел из моды, сидел у окна и смотрел на улицу, собираясь отправиться в кафе. Матадор, который стал трусом, зазвал к себе в комнату старшую сестру Пако и чего-то от нее добивался, а она, смеясь, отмахивалась от него. Он говорил:

     -- Да ну же, не будь такой дикаркой.

     -- Не хочу, -- говорила сестра. -- С какой стати?

     -- Просто из любезности.

     -- Вы хорошо поужинали, а теперь сладкого захотели?

     -- Один разочек. Тебя от этого не убудет.

     -- Не приставайте. Говорят вам, не приставайте.

     -- Ведь это же такие пустяки.

     -- Говорят вам, не приставайте.

     Внизу, в столовой, самый высокий официант, тот, что опаздывал на собрание, сказал:

     -- Вы только посмотрите, как они лакают вино, эти черные свиньи.

     -- Что за выражения, -- сказал второй официант.-- Они вполне приличные гости. Они пьют не так уж много.

     -- Самые правильные выражения, -- сказал высокий. -- Два бича Испании: быки и священники.

     -- Но не каждый же бык и не каждый священник, -- сказал второй официант.

     -- Именно каждый, -- сказал высокий официант. -- Только борясь против каждого в отдельности, можно побороть весь класс. Нужно уничтожить всех быков и всех священников. Всех до одного перебить. Тогда мы от них избавимся.

     -- Прибереги это для собрания -- сказал второй официант.

     -- Мадридская дикость, -- сказал высокий официант. -- Уже половина двенадцатого, а они еще торчат за столом.

     -- Они только в десять сели, -- сказал второй официант. -- Ты же знаешь, блюд много. Вино это дешевое, и они заплатили за него. Это не крепкое вино,

     -- С такими дураками, как ты, где тут думать о рабочей солидарности, -- сказал высокий официант.

     -- Слушай, -- сказал второй официант, которому было лет под пятьдесят. -- Я работал всю свою жизнь. Весь остаток жизни я тоже должен работать. Я на работу не жалуюсь. Работать -- это в порядке вещей.

     -- Да, но не иметь работы -- это смерть.

     -- Я всегда работал, -- сказал пожилой официант. -- Ступай на собрание. Можешь не дожидаться.

     -- Ты хороший товарищ, -- сказал высокий официант. -- Но у тебя нет никакой идеологии.


     -- Mejor si me falta eso que el otro, -- сказал пожилой официант (в том смысле, что лучше не иметь идеологии, чем не иметь работы). -- Ступай на свое собрание.

     Пако ничего не говорил. Он еще не разбирался в политике, но у него всегда захватывало дух, когда высокий официант говорил про то, что нужно перебить всех священников и всех жандармов. Высокий официант олицетворял для него революцию, а революция тоже была романтична. Сам он хотел бы быть добрым католиком, революционером, иметь хорошее постоянное место, такое, как сейчас, и в то же время быть тореро.

     -- Иди на собрание, Игнасио, -- сказал он. -- Я возьму твой стол.

     -- Мы вдвоем возьмем его, -- сказал пожилой официант.

     -- Да тут и одному делать нечего, -- сказал Пако. -- Иди на собрание.

     -- Pues me voy, -- сказал высокий официант. -- Спасибо вам.

     Между тем, наверху сестра Пако ловко вывернулась из объятий матадора, как борец из обхвата противника, и сердито говорила:

     -- Уж эти мне голодные. Горе-матадор. От страха едва на ногах стоит. Поберегли бы свою прыть для арены.

     -- Ты говоришь, как самая настоящая шлюха.

     -- Что ж, -- и шлюха -- человек, да только я не шлюха.

     -- Ну, так будешь шлюхой.

     -- Только не по вашей милости.

     -- Оставь меня в покое, -- сказал матадор; оскорбленный и отвергнутый, он чувствовал, как позорная трусость снова овладевает им.

     -- В покое? А я, кажется, вас и не беспокоила, -- сказала сестра. -- Вот только приготовлю вам постель. Мне за это деньги платят.

     -- Оставь меня в покое! -- сказал матадор, и его широкое красивое лицо исказилось гримасой, как будто он собирался заплакать. -- Шлюха. Дрянная шлюшонка.

     -- Мой матадор, -- сказала она, закрывая за собой дверь. -- Мой славный матадор.

     Матадор сидел на постели. На его лице все еще была гримаса, которую во время боя он превращал в застывшую улыбку, пугая ею зрителей передних рядов, понимавших, что происходит перед ними.

     -- Еще и это, -- повторял он вслух. -- Еще и это! И это!

     Он помнил то время, когда был еще в форме, и это было всего три года назад. Он помнил тяжесть расшитой куртки в тот знойный майский день, когда его голос еще звучал одинаково на арене и в кафе, и как он направил острие клинка в покрытое пылью место между лопатками, щетинистый черный бугор мышц за широко разведенными, могучими, расщепленными на концах рогами, которые опустились, когда он приготовился убить, и как шпага вошла, легко, словно в ком застывшего масла, а он стоял, нажимая ладонью головку эфеса, левая рука наперекрест, левое плечо вперед, тяжесть тела на левой ноге, -- и вдруг нога перестала чувствовать тяжесть тела. Вся тяжесть была теперь внизу живота, и когда бык поднял голову, одного рога не было видно, рог был весь в нем, и он два раза качнулся в воздухе, прежде чем его сняли. И теперь, когда он готовится убить, а это бывает редко, он не может смотреть на рога, и где какой-то шлюхе понять, что он испытывает, выходя на бой? А много ли пришлось испытать тем, что смеются над ним? Все они шлюхи, и черт с ними.

     Внизу, в столовой, пикадор сидел и смотрел на священников. Если в комнате бывали женщины, он разглядывал женщин. Если женщин не было, он с любопытством разглядывал какого-нибудь иностранца, un inglГ©s, но, так как сейчас не было ни женщин, ни англичан, он разглядывал весело и дерзко двух священников за угловым столом. Между тем торговец с родимым пятном на щеке встал, сложил свою салфетку и вышел, оставив на столе наполовину недопитую бутылку. Если б его счет в Луарке был оплачен, он выпил бы все вино.

     Священники не смотрели на пикадора. Один из них говорил:

     -- Вот уже десять дней, как я здесь, и целые дни я просиживаю в передней, а он меня не принимает.

     -- Что же делать?

     -- Ничего. Что можно сделать? Против власти не пойдешь.

     -- Я уже две недели здесь, и тоже ничего.

     -- Все дело в том, что мы из захолустья. Вот выйдут все деньги, и придется ехать назад.

     -- В свое захолустье. Мадриду нет дела до Галисии. Провинция бедная, глухая.

     -- Можно вполне понять поступок брата Базилио,

     -- И все-таки я как-то не очень доверяю Базилио Альваресу.

     -- В Мадриде многое научишься понимать: Мадрид -- погибель Испании.

     -- Хоть бы уж принял и отказал.

     -- Нет. Раньше нужно вымотать человека, извести ожиданием.

     -- Ну что ж, посмотрим. Я умею ждать не хуже других.

     В эту минуту пикадор поднялся с места, подошел к столу священников и остановился -- седой, похожий на ястреба, разглядывая их и улыбаясь.

     -- Torero, -- сказал один священник другому.

     -- И хороший torero, -- сказал пикадор и вышел из столовой -- тонкий в талии, кривоногий, в серой куртке, узких брюках навыпуск и сапогах скотовода, каблуки которых пощелкивали, когда он шел к выходу, ступая вполне твердо и улыбаясь самому себе. Его жизнь была замкнута в узком, тесном мирке профессиональных достижений, ночных пьяных подвигов и неумеренного хвастовства. В вестибюле он закурил сигару и, сдвинув шляпу на одно ухо, отправился в кафе.

     Священники вышли тотчас же за пикадором, смущенно заторопившись, когда заметили, что они позже всех задержались за столом и в комнате никого не осталось.

     Пако и пожилой официант убрали со столов и вынесли на кухню бутылки

     На кухне сидел Энрике, парень, который мыл посуду. Он был тремя годами старше Пако и уже озлоблен и циничен.

     -- На, выпей, -- сказал ему пожилой официант, налил стакан вальдепеньяс и подал ему.

     -- Можно, -- Энрике взял стакан.

     -- А ты, Пако? -- спросил пожилой официант,

     -- Спасибо, -- сказал Пако. Все трое выпили.

     -- Ну, я ухожу, -- сказал пожилой официант.

     -- Спокойной ночи, -- ответили они ему.

     Он вышел, и они остались одни. Пако взял салфетку, которой утирал губы один из священников, и, выпрямившись, сдвинув пятки, опустил салфетку вниз и потом провел ею по воздуху, следуя головой за движением руки в неторопливой, размеренной веронике. Он повернулся и, чуть выставив вперед ногу, сделал второй взмах, затем шагнул вперед, заставляя отступить воображаемого быка, и сделал третий взмах, неторопливый, безукоризненно ритмичный и плавный, потом, собрав салфетку, прижал ее к боку и, сделав полуверонику, увернулся от быка.

     Энрике следил за его движениями критическим и насмешливым взглядом.

     -- Ну, как бык? -- спросил он.

     -- Бык очень храбрый, -- сказал Пако. -- Смотри.

     Став в позу, стройный и прямой, он сделал еще четыре безукоризненных взмаха, легких, закругленных и изящных.

     -- А бык что? -- спросил Энрике, стоя у водопроводной раковины в фартуке, со стаканом вина в руке.

     -- Еще хоть куда, -- сказал Пако.

     -- Не глядел бы я на тебя, -- сказал Энрике.

     -- А что?

     -- Смотри! -- Энрике сбросил фартук и, дразня воображаемого быка, исполнил четыре безукоризненных, томно-плавных вероники и закончил реболерой, описав фартуком четкий полукруг под самой мордой быка, перед тем, как отойти от него.

     -- Видал? -- сказал он. -- А я посуду мою.

     -- Почему же?

     -- Страх, -- сказал Энрике. -- Miedo. Такой же страх и ты бы почувствовал на арене, перед быком.

     -- Нет, -- сказал Пако. -- Я бы не боялся.

     -- Leche! -- сказал Энрике. -- Все боятся. Только матадоры умеют подавлять свой страх, и он не мешает им работать с быком. Я раз участвовал в любительском бое быков, и мне было так страшно, что я не выдержал и убежал. Все очень смеялись. И ты бы тоже боялся. Если бы не этот страх, в Испании каждый чистильщик сапог был бы матадором. Ты бы еще больше меня струсил -- ведь ты деревенский.

     -- Нет, -- сказал Пако.

     Он столько раз проделывал все это в своем воображении. Столько раз он видел рога, видел влажную бычью морду, и как дрогнет ухо, и потом голова пригнется книзу, и бык кинется, стуча копытами, и разгоряченная туша промчится мимо него, когда он взмахнет плащом, и снова кинется, когда он взмахнет еще раз, потом еще, и еще, и еще, и закружит быка на месте своей знаменитой полувероникой, и, покачивая бедрами, отойдет прочь, выставляя напоказ черные волоски, застрявшие в золотом шитье куртки, а бык будет стоять как вкопанный перед аплодирующей толпой. Нет, он бы не боялся. Другие -- может быть. Но он -- нет. Он знал, что не боялся бы. А если бы он и почувствовал когда-нибудь страх, он знал, что сумел бы проделать все, что нужно. Он был уверен в себе.


     -- Я бы не боялся, -- сказал он.

     Энрике повторил ругательство. Потом он сказал:


     -- А давай попробуем.


     -- Как?


     -- Смотри, -- сказал Энрике. -- Ты думаешь о быке, но ты не думаешь о рогах. У быка сила знаешь какая, -- его рог режет, как нож, колет, как штык, и глушит, как дубина. Смотри. -- Он выдвинул ящик и достал два больших кухонных ножа. -- Я их привяжу к ножкам стула. Я буду за быка, и стул буду держать над головой. Ножи -- это рога. Вот если ты так проделаешь все свои приемы, это уж будет всерьез.


     -- Дай мне твой фартук, -- сказал Пако, -- мы это сделаем в столовой.


     -- Нет, -- сказал Энрике, вдруг забыв свою злость.-- Не надо, Пако.


     -- Давай, -- сказал Пако. -- Я не боюсь.


     -- Будешь бояться, когда увидишь перед собой ножи.


     -- Посмотрим, -- сказал Пако. -- Давай фартук.

     В то время, когда Энрике, взяв два тяжелых, отточенных, как бритва, кухонных ножа, накрепко привязывал их к ножкам стула грязными салфетками, до половины прихватывая нож, туго прикручивая и потом завязывая узлом, обе горничные, сестры Пако, направлялись в кино, смотреть "Анну Кристи" с Гретой Гарбо. Один из двух священников сидел на постели, в нижнем белье и читал свой требник, а другой надел уже ночную сорочку и бормотал молитвы, перебирая четки. Все тореро, за исключением того, который был болен, уже совершили свой вечерний выход в кафе Форнос, и высокий смуглый пикадор играл на бильярде. Маленький неразговорчивый матадор пил кофе с молоком за столиком, вокруг которого теснились пожилой бандерильеро и еще несколько настоящих профессионалов.

     Подвыпивший седой пикадор сидел за рюмкой коньяка и с удовольствием поглядывал на соседний стол, где матадор, который утратил мужество, сидел с другим матадором, который сменил шпагу на бандерильи, и с двумя довольно потрепанного вида проститутками.

     Торговец остановился на углу и беседовал с приятелями.

     Высокий официант сидел на собрании анархо-синдикалистов и ждал случая выступить.

     Пожилой официант расположился на террасе кафе Альварес и потягивал пиво.

     Хозяйка Луарки уже заснула, лежа на спине: большая, толстая, честная, опрятная, добродушная, очень набожная, все еще не переставшая оплакивать и каждый день поминать в своих молитвах мужа, который умер двадцать лет назад. Один в своей комнате, матадор, который был болен, ничком лежал на постели, зажимая рот платком.

     А в пустой столовой Энрике затянул последний узел на салфетках, которыми ножи были привязаны к ножкам стула, и поднял стул. Он повернул его ножками вверх и держал над головой так, что ножи торчали по обе стороны лица.


     -- А тяжело, -- сказал он, -- Смотри, Пако, это очень опасно. Лучше не надо. -- Он весь вспотел.

     Пако встал к нему лицом и во всю ширину расправил фартук, захватив по складке каждой рукой: большие пальцы вверх, указательные вниз, во всю ширину, чтобы привлечь внимание быка.


     -- Кидайся прямо вперед, -- сказал он. -- А потом поворачивай, как бык. Кидайся столько раз, сколько захочешь.


     -- А как ты узнаешь, когда делать последний взмах? -- спросил Энрике. -- Лучше всего, делай три полных и одну полуверонику.


     -- Ладно, -- сказал Пако. -- Только ты иди прямо вперед. Ю-у, torito! Иди, бычок, иди!

     Низко пригнув голову, Энрике разбежался прямо на него, и Пако взмахнул фартуком в тот самый миг, когда острие ножа прошло около его живота. И когда оно мелькнуло перед ним, это был для него настоящий рог: черный, гладкий, с белым концом. И когда Энрике, проскочив мимо него, повернулся, чтобы снова броситься, -- это разгоряченная, израненная туша быка прогрохотала мимо, потом извернулась по-кошачьи и снова пошла на него, когда он медленно взмахнул плащом. Потом бык снова повернул и, не сводя глаз с приближающегося острия, он ступил левой ногой вперед на два дюйма дальше, чем нужно. И нож не мелькнул мимо, но вонзился: легко, словно в мех с вином, и что-то брызнуло, обжигая, из-под внезапного упора стали внутри, и Энрике закричал: "Ай! Ай! Дай я вытащу!" -- и Пако повалился, все еще не выпуская из рук фартука-плаща, а Энрике тянул стул к себе, и нож поворачивался в нем -- в нем, в Пако.

     Наконец нож вышел, и он сидел на полу, в расплывающейся все шире теплой луже.


     -- Приложи салфетку. Прижми ее! -- сказал Энрике. -- Крепче прижми! Я побегу за доктором. Постарайся сдержать кровотечение!


     -- Нужно резиновый жгут, -- сказал Пако. -- Он видел, как это делают на арене.


     -- Я шел прямо, -- сказал Энрике плача. -- Я только хотел показать, как это опасно...


     -- Ничего, -- сказал Пако, и голос его шел как будто издалека, -- только приведи доктора.

     На арене тогда поднимают и несут, почти бегом, в операционную. Если почти вся кровь из бедренной артерии вытечет по дороге, тогда зовут священника.

     Позови священника сверху, -- сказал Пако. Он никак не мог поверить, что это случилось с ним.

     Но Энрике бежал уже по Каррера-Сан-Херонимо к пункту скорой помощи, и Пако оставался один до самого конца. Сначала сидел, потом скорчился на полу, потом упал ничком и так лежал, пока все не кончилось, чувствуя, как жизнь выходит из него, словно вода из ванны, когда откроют сток. Ему было страшно, у него кружилась голова, он хотел прочитать покаянную молитву и уже вспомнил начало... но едва он успел сказать скороговоркой: "Велика скорбь моя, Господи, что я прогневил тебя, который достоин всей любви моей, и я твердо... ." -- голова у него закружилась, еще сильнее, и он уже ничего не мог вспомнить и только лежал ничком на полу. Все кончилось очень скоро. Кровь из бедренной артерии вытекает быстрее, чем думают.


     Когда врач скорой помощи поднимался по лестнице вместе с полицейским, который держал Энрике за плечо, обе сестры Пако все еще сидели в кинотеатре на Виа Гранде. Они все больше разочаровывались в фильме с Гарбо, где знаменитая звезда являлась в жалкой, нищенской обстановке, тогда как они привыкли видеть ее окруженной роскошью и богатством. Публика была очень недовольна фильмом и в знак возмущения свистела и топала ногами.

     Все остальные обитатели пансиона были заняты почти тем же, что и в момент несчастия, только оба священники кончили уже молиться и готовились лечь спать, а седой пикадор перенес свой коньяк на стол, где сидели потрепанные проститутки. Немного спустя он снова вышел из кафе с одной из них. Это была та, которую угощал матадор, утративший мужество.


     Мальчик Пако так и не узнал ни об этом, ни о том, что делали эти люди на следующий день и все другие дни. Он ничего не знал о том, как такие люди живут и умирают. Он даже не думал о том, что они вообще умирают. Он умер, как говорится, полный иллюзий. И он не успел потерять ни одной из них, как не успел прочесть до конца покаянную молитву.

    

... ... ...
Продолжение "Рог быка" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Рог быка
показать все


Анекдот 
В штабе ракетных войск идёт совещание.
С вступительным словом выступает командир:
"Так, на повестке дня только один вопрос - сокращение штатов.
Какие будут предложения?"
За столом молчание...
"Ну что ж если предложений нет, то я думаю стоит начать с техасса."
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100