Саган, Франсуаза - Саган - ПоводокПроза и поэзия >> Переводная проза >> Саган, Франсуаза Читать целиком Франсуаза Саган. Поводок
---------------------------------------------------------------
Перевод И.А. Писарева
OCR: BTZ
---------------------------------------------------------------
Посвящается Николь Висняк Грюмбаш
1
Потихоньку я вернулся в сумрак нашей спальни. В этой комнате, такой
женской, со стенами, затянутыми ситцем, как обычно витал изысканно тяжелый
запах духов Лоранс, от которого у меня как обычно немного заболела голова; к
тому же с детства моя жена приучена спать при закрытых окнах и ставнях: на
этом настояла ее мать, когда обнаружилось, что Лоранс предрасположена к
туберкулезу.
Но, распахнув все окна в ванной, я только что надышался упругим и
свежим, словно деревенским, воздухом, какой бывает в Париже лишь на
рассвете, и теперь, склонившись над моей прекрасной спящей Лоранс,
чувствовал себя просто великолепно. Длинные черные пряди волос обрамляли ее
классически правильное лицо, делая его похожим на лик романской девы, что я
отметил еще в первые дни нашего знакомства. Она вздохнула. Я наклонился и
прикоснулся губами к ее шее. И зачем Лоранс постоянно стремилась похудеть -
такая привлекательная, цветущая, с черными ресницами, оттеняющими
нежно-розовую кожу. Я откинул край одеяла, чтоб чуть больше обнажить ее, но
она, словно шокированная этим, натянула его на плечи.
- Ну уж нет! Прошу тебя! Твои причуды... с утра пораньше! Вот еще!
Успокойся!
Как многие женщины, она говорила с отвращением в голосе: "Ты только об
этом и думаешь!" - стоило лишь заикнуться о своем желании, ну а если не
пристаешь к ней, мямлила бесцветным голосом: "Ты меня разлюбил?" Слишком
страстная, чтобы выражаться академически, Лоранс тем не менее о любви
говорила не как проститутка, а как порядочная женщина - по-детски,
безыскусно. Да и кто сегодня умеет говорить о любви? Насколько я знаю,
мужчины ничуть не лучше.
- Вот как, - сказал я, - мы уже и рассердились.
- Я не сержусь, я опечалена.
- Опечалена? Почему? Что мне инкриминируется? - спросил я, уже
смирившись с тем, что провинился.
И вправду, кажется, накануне за обедом я обменялся двусмысленными
фразами с женой какого-то банкира, хотя, по-моему, в нашем разговоре нельзя
было уловить даже намека на смысл.
Оказывается, этот банкир был близким другом моего тестя, жуткого типа,
- мы с ним рассорились семь лет назад, когда он заявил, будто я жалкий
пройдоха и женюсь лишь затем, чтоб ограбить его единственное невинное и
драгоценное дитя. А поскольку ему было более свойственно не тихо
подозревать, а бурно обвинять, то это прямо-таки сразило Лоранс. И теперь
один лишь намек на то, что ему непременно расскажут, как, обчистив его
дочку, я к тому же выставляю ее в смешном свете, был для нее невыносим - все
семь лет нашего брака моя жена тяготилась родительской немилостью.
Мы познакомились с Лоранс через два или три года после того, как я
окончил консерваторию по классу фортепиано, и почти сразу же поженились,
хотя ее отец с большим недоверием отнесся к моей карьере виртуоза. И семь
лет спустя у него все еще были бы основания сомневаться во мне, если бы
случайно меня не попросили написать музыку к одному фильму; фильм имел
настоящий успех, и музыку приняли на ура - с тех пор ее исполняли все певцы
и оркестры Европы, а теперь и Штатов. Я надеялся, что, получив деньги, смогу
вернуть Лоранс хотя бы часть того, что ей задолжал. И вот, совершенно
спокойно пережив годы моей праздности и прозябания, Лоранс, как ни странно,
казалась напуганной этим чудесным везением, она выглядела такой
расстроенной, что я даже сердился и не понимал, отчего ей не хочется
разделить со мной радость удачи.
Успех этой мелодии был настолько ошеломительным, что все бросились
искать автора. В ужасе Лоранс тотчас уволокла меня на какие-то острова в
Балтийском море, чтобы скрыться, как она выражалась с гримаской презрения,
от "этих вульгарных журналистов". Не найдя меня, они накинулись на режиссера
и актеров, и, когда мы вернулись в Париж, никто здесь уже не интересовался
моей персоной. И все-таки раздражение, ярость и недоверие Лоранс ко мне не
исчезли, словно и я был в чем-то виноват.
С другой стороны, я не просто пенял ей за отношение к моему успеху, но
и пытался понять ее. Лоранс выходила или хотела выйти замуж за известного
пианиста, виртуоза, хотя я так и не стал им (правда, этим она меня никогда
не попрекала). Однако и стала она женой не какого-нибудь сочинителя
поп-музычки, ведь не ради какого-то шлягерника порвала она с семьей,
пренебрегла волей отца и его угрозами лишить ее наследства, навязывала целых
семь лет своим друзьям, снобам и меломанам, в качестве своего мужа и
музыканта общество человека, которого они величали жиголо, впрочем, на мой
взгляд, совершенно безосновательно - мы с Лоранс одного возраста, она
по-настоящему красива и обожает музыку.
Во всяком случае, перед свадьбой Лоранс заявила, что искусство важнее
денег, принцип абсурдный в глазах ее родных (но я надеялся доказать его
правильность всеми доступными и небесприятными, по ее словам, средствами).
Ей пришлось бороться за то, чтобы меня приняли в этом кругу снобов, плутов и
лицемеров, которые были, впрочем, ничуть не хуже других; они-то и дали моему
тестю добро на право презирать меня. Бедняга, ему пришлось смириться с тем,
что его жена, умирая, завещала нам все свое состояние (все-таки мать Лоранс
была единственной симпатичной личностью в этой семейке. В ней еще оставалось
нечто привлекательное, и, должен признаться, не скончайся она так вовремя, я
был бы весьма огорчен ее смертью).
Итак, я, конечно, понимал, что мне надо подбодрить Лоранс.
- Дорогая, я не обманываю тебя, и ты это знаешь! Да-да, - настаивал я,
- и ты это знаешь! Я сам, сам это выбрал. Уже то, что ты мне даешь приют,
еду, одежду, карманные деньги, сигареты, машину, страховки...
- Замолчи!- выпалила она.
Лоранс не выносила, когда я принимался перечислять ее благодеяния, или,
вернее, она не выносила, когда это делал именно я, в этом она видела что-то
настораживающе-мазохистское, как будто напоминание о великодушии, с которым
она оберегала меня от нищеты, не служило лишней причиной, чтоб любить ее.
- Хватит! - крикнула она, наклоняясь ко мне. - Хватит! - И обвила
руками мою шею. - Хватит! - Прижалась своей щекой к моей.
- Успокойся, успокойся, - повторял я, укачивая ее. - Ты же сама видела
эту бедняжку, костлявую, с соломенными волосами и нос торчком. Помнишь?
- Не знаю. Может, и так...
- Не хочешь же ты сказать, что она в моем вкусе? - Я и сам расхохотался
от такой нелепицы. - Пожалуйста, посмотри на себя.
Она кивнула, пробормотав: "Да, наверно..." (как будто в чередовании
контрастов не было своей прелести. Но если женщине и нужна логика, то лишь
для того, чтобы чувствовать себя счастливой). Ну уж в следующий раз я
постараюсь держаться подальше от этой особы.
Я встал.
- Ладно! Пойду-ка ограблю Ни-гроша, - сказал, как отрезал, стараясь,
чтоб мой смех над этой избитой шуткой прозвучал как можно громче; я все-таки
надеялся развеселить Лоранс, а самому тем временем ретироваться из комнаты,
пока игривое выражение ее лица не сменилось на раздосадованное, ну а мое
лицо не вытянулось в виноватую мину; Лоранс терпеть не могла, когда я уходил
из дома, даже если и не говорила мне об этом, - трудно сказать, характер ли
такой или это нервы. Во всяком случае, по-моему, замечательная реакция после
семи лет замужества, и ее стоит занести в актив моей благоверной.
У меня как раз хватило времени на то, чтобы выскользнуть в дверь и
спуститься по лестнице. Ни-гроша, к которому я направился, было прозвищем
владельца издательства "Дельта Блюз Продакшнз", где вышла моя композиция
"Ливни". Несмотря на все эти американизмы и непрестанные поездки в Нью-Йорк,
фамилия Палассу не менее, чем эксцентричные костюмы и двуцветные ботинки,
выдавала его южное происхождение. Фердинан Палассу2[] имел
отвратительную репутацию скупого и бессовестного издателя, однако способного
подкормить своих несушек, если те давали ему хоть какой-нибудь доход - что
как раз я и сделал - и если они Достаточно бурно требовали свои гонорары -
что я собирался сделать с помощью моего лучшего друга Кориолана Латло.
У нас было общее прошлое и одинаковый возраст. Мы родились в одном и
том же году на одной и той же улице одного и того же округа. Учились в одном
и том же лицее, служили в одной и той же казарме, кадрили одних и тех же
девчонок, сидели на одной и той же мели, пока не появилась Лоранс. С самого
первого дня они невзлюбили друг друга, и я бы к этому привык, если бы каждый
не старался продемонстрировать свою антипатию при любом удобном случае: она
говорила, что он всего лишь изображает из себя гуляку, а он называл ее
мещанкой, да к тому же явно переигрывающей свою роль, - со временем шутка
переросла в упрек.
Как обычно, мы условились о встрече перед кафе "Льон де Бельфор" -
нашей "штаб-квартирой". Автомастерская Кориолана находилась в конце улицы
Дагерр, а его букмекерская контора - на улице Фру-адво, всего лишь в двух
минутах ходьбы от нашей квартиры.
Из всей недвижимости, принадлежавшей матери Лоранс, мы выбрали квартиру
на шестом этаже дома, возвышавшегося над бульваром Распай, сразу за
Монпарнасом; благодаря этому я жил в трехстах метрах не только от Кориолана,
но и неподалеку от квартала моего детства, что тщательно скрывал от Лоранс.
Если б она узнала об этом раньше, то из всех квартир, принадлежавших ее
семье, наверняка бы выбрала что-нибудь подальше от квартала, который я знал
как свои пять пальцев. Лоранс захотелось бы пересадить меня на новую почву и
- помимо новой жизни, новой любви и нового уюта - предложить мне новый
округ. Ей так и не удалось полностью умыкнуть своего музыканта из его
прошлой жизни, а те несколько попыток переехать в другое место, которые она
последовательно и методично предпринимала, разбились о мою инертность.
Конечно же, ни за что на свете я бы не стал противиться ее решениям,
разрушать ее счастье - в конце концов, речь шла и о моем, - и я, безусловно,
старался ей не перечить. К тому же эти размолвки почти всегда заканчивались
для меня приступами какой-то почти дамской мигрени, долгими периодами упадка
сил, тягостного молчания; все это настолько обескураживало Лоранс, что и она
старалась особенно не давить на меня... короче, мы там и остались - то есть
на бульваре Распай.
Итак, я отправился на встречу с Кориоланом и, хотя надо было пройти
всего пару шагов, воспользовался своим роскошным двухместным автомобилем,
который Лоранс подарила мне три года назад на день рождения; он был похож на
черного зверя, прекрасного, мощного, грациозного, как музыка Равеля; его
бока блестели под лучами выглянувшего из-за туч утреннего солнца. Париж был
пуст, и я прокатился в свое удовольствие под мурлыканье мотора, сделав круг
- вдоль бульваров Распай и Монпарнас, затем по авеню Обсерватуар. То
дождило, а то вдруг проглядывало солнце, и прохожим надоело надевать и
снимать плащи, в конце концов все попрятались под крыши. Пустынные мокрые
улицы, сверкая, ныряли под капот моей машины, как гигантские гладкие тюлени.
Воздух трепетал, и мне казалось, будто я бесшумно и без малейшего усилия
скольжу внутри одной из этих капелек, сотканных из солнца и дождя, воздуха и
облаков, ветра и пространства, - чудесное мгновение, которое ни один
метеоролог не смог бы описать, - случайный, редкий дар изменчивого неба.
Зато на бульварах вся проезжая часть от кромки тротуара до белой полосы была
усыпана листьями, которые прошлой ночью бездумно и яростно сорвала с
деревьев буря, не пощадив ни простодушных и наивных побегов, ни старых,
порыжелых листьев. Машинально включив дворники, я увидел, как эти листья,
скапливаясь, сползают по ветровому стеклу, перемешиваются с изломанными
струйками дождя. Пока усердный механизм разделял их на две отары, чтобы тут
же сбросить в сточную канаву, на последний выгон, листья, мне казалось,
цепляются за стылые стекла, заглядывают мне в лицо и умоляют сделать для них
что-то - но что именно мой холодный рассудок горожанина не мог понять.
Для меня приступы подобной чувствительности в общем-то неудивительны,
хотя я и считаюсь человеком уравновешенным. Люди совершенно не разбираются в
некоторых вещах, не представляют, даже вообразить себе не могут, что все, к
чему мы можем прикоснуться и уничтожить, обладает нервами, способно
страдать, стонать, кричать, а я понял, что скрывается за этой беззащитностью
и безмолвием - безмолвием ужаса, - и эта догадка порой сводила меня с ума.
Как музыкант, я знал, что собаки восприимчивее к звукам, чем люди, наше ухо
не улавливает и сотой доли того, что звучит вокруг, а звуки, издаваемые
травой, когда на нее наступают, не воспроизведет ни один, даже самый
совершенный, синтезатор. - Наконец-то!
Дверца отворилась, и Кориолан просунул голову в машину. У него был вид
вечно оскорбленного испанца, хотя сейчас лицо моего друга расплывалось в
улыбке. Порой некоторое несоответствие между внешним видом и характером
может привести в замешательство, но в случае Кориолана это просто
ошеломляло. Внешне он воплощал собой настолько совершенную аллегорию
испанского дворянина, получившего смертельное оскорбление, что даже его
лучшие друзья, хотя и любили нежно Кориолана, предпочитали видеть его
грустным. И мало кто из женщин, уступив уговорам благородного идальго, не
был потрясен, проснувшись в одной постели с разбитным малым; из-за этого на
вечеринках, где ему хотелось бы повеселиться, Кориолан зачастую был вынужден
сохранять на лице меланхолическую мину, чтобы не потерять благорасположения
своей подружки. Будучи серьезным, он производил впечатление и располагал к
себе, как может нравиться и привлекать идальго; в смешливом же настроении
смущал и разочаровывал, как разочаровывает и смущает выдающий себя за
дворянина проходимец. Может, такая несправедливость судьбы кого-нибудь и
угнетала, но не Кориолана, поскольку у него не только на лице было написано,
что он гордый, храбрый и честолюбивый малый, но это и соответствовало
действительности, даже если кто-то, поневоле введенный в заблуждение, и
принимал эти достоинства за бездумность, упрямство и спесь. Во всяком
случае, это был мой друг, мой лучший друг, а после женитьбы - мой
единственный друг, поскольку наши с Лоранс взгляды на дружбу не совпадали.
- Куда едем? - спросил он, вытянувшись на переднем сиденье с довольным
видом, который у него был всегда, когда он смотрел на меня, и я почувствовал
к нему прилив благодарности. Более верного, внимательного товарища трудно
себе представить; краем глаза я отметил, как он был одет, - значит, снова
денежные дела идут из рук вон плохо; но от Лоранс он бы не взял ни одного
су, а у меня" последние семь лет других денег не водилось.
- Надо обязательно вырвать деньги у Ни-гроша, - сказал я как можно
убедительнее. - Повсюду играют "Ливни", а он заявляет, что
SACEM4[] ему ничего не выплатило.
- Вот ворюга! - благодушно изрек Кориолан. - Всегда одно и то же!
Каждый раз, когда ты зарабатываешь хотя бы десять франков, этот тип
прикарманивает себе полтора только потому, что ему присылают квитанцию и он
делает расчеты, представляешь! И еще не хочет тебе платить. Это уж чересчур!
Откуда он, собственно, взялся?
- Ну, по-моему, он из Ниццы или Тулона, точно не знаю. Голова у него
варит, хотя он и жаждет, чтобы его принимали за коренного ньюйоркца.
Увидишь.
- Я им займусь, - заявил Кориолан, потирая руки.
Потом он принялся распевать во все горло квартет Шуберта, от которого,
по его словам, вот уже месяц никак не мог отвязаться. Дело в том, что этот
автомеханик и букмекер был одним из наиболее авторитетных музыкальных
экспертов, сотрудничать с которым стремились крупные европейские журналы, к
мнению которого прислушивались исполнители мировой величины, настолько его
память, культура, интуиция во всех областях музыки ошеломляли; но он не
хотел заниматься этим ради заработка, уж не знаю, из романтических или каких
других ностальгических переживаний.
Кориолан перестал петь и повернулся ко мне:
- Ну а твоя жена? Она потихоньку привыкает к твоему успеху?
Уж не знаю, кто его оповестил о наших с ней размолвках. Суховато и
раздраженно я ответил:
- И да и нет... Ты же знаешь, что она хотела бы видеть меня великим
пианистом...
Кориолан рассмеялся:
-Ну-ну-ну! Да она и сама в это ни секунды не верит. Даже она! Ты не
упражнялся уже целых три года... Чем ты занимаешься в своей знаменитой
студии? Небось, читаешь детективы? Да ты сегодня не справился бы и с этюдами
Черни; уж это понять у нее ума хватит! Какой ты теперь виртуоз? Для этого,
старик, нужно работать, и сам знаешь как!
- Ну и чего же, по-твоему, она от меня хочет? И вообще, чего ей надо от
меня?
- Чего ей от тебя надо? Чего она хочет? Да ничего, старик, ничего. Хотя
нет: всего! Она хочет, чтобы ты был рядом и ничем не занимался. А ты еще не
понял? Она хочет тебя - и точка! Вот единственная романтическая черточка в
твоем вампире.
Тут зазвонил телефон, и Кориолан подавленно замолчал: больше всего в
моей машине его завораживала эта штуковина. Я снял трубку и, естественно,
ничего не услышал: тишина. Только Лоранс знала номер, и просто так она бы
меня не побеспокоила. Значит, ошибка на линии. Однако мы уже подъезжали к
конторе моего издателя.
Бюро Палассу - просто шарж на другие офисы Елисейских полей. По
зачуханной лестнице надо было подняться на третий этаж к грязноватой двери,
рядом с которой все-таки висела табличка "Дельта Блюз" - серебряными буквами
по черному мрамору.
- А почему "Дельта Блюз"? - усмехнулся Кориолан. - Почему не "Тулонский
таракан"? - предложил он, вышагивая за мной по слишком ворсистому паласу в
приемной. Эффектная секретарша поведала нам, что издатель совещается по
телефону с другим набобом, чем он и вправду занимался в довольно запальчивом
тоне. Но, увидев нас, он заторопился, скроил измученную физиономию, хотя и
не прервал разговора; впрочем, ему так и не пришло в голову извиниться,
когда он положил трубку. Лично я привык к медвежьим манерам деловых людей:
все друзья Лоранс занимают посты, с высоты которых мою вынужденную
праздность можно только презирать, что они и делают, даже если втайне
завидуют моему положению. -Но такое отношение со стороны Палассу, который в
некотором роде кормится и за мой счет - и, говорят, неплохо, - кажется мне
немного неуместным.
- Как поживает ваша очаровательная супруга? - осведомился он светским,
как ему казалось, тоном.
- Хорошо, хорошо. Вы знакомы с Кориоланом?
- Ах, здравствуйте, месье! Вы пришли со своим испанским другом, мой
дорогой Венсан? Вы никогда не ходите один?
Он еще и шутил! Я взорвался:
- Кориолан - мой импресарио! Он пришел по моей просьбе, чтобы
объясниться с вами по поводу ваших задержек с выплатой.
- Ну уж! - хохотнул Кориолан, но, перехватив мой взгляд, замолчал.
Ни-гроша, казалось, опешил.
- Импресарио? Но вы же понимаете, мой дорогой друг, это профессия...
простите, не знаю вашего имени... обычно в своем кругу мы все знакомы друг с
другом... тут нужен опыт, подход, хватка, ну и умение помозговать...
- По-вашему, у меня не хватает извилин? - спросил Кориолан тонким
инквизиторским голосом, и я отвернулся, уже не опасаясь за свое финансовое
будущее.
Однако, посмотрев на ситуацию с другой стороны, я пришел в ужас: что я
натворил? Сделать Кориолана своим импресарио, чтобы дать ему средства к
существованию, - идея, безусловно, гениальная. Но что об этом подумает
Лоранс? Я выбрал своим финансовым агентом человека, о полной
безответственности которого она твердила мне целых семь лет; в ее глазах это
будет выглядеть умышленным оскорблением, еще одним доказательством того, с
каким презрением я отношусь к ее мнению. Она ни за что не поверит, что я
сделал это ненароком, скуки ради, разозлившись на Ни-гроша, ну и, конечно
же, из добрых чувств к Кориолану. Не поверит, что я всего лишь схохмил. (В
сущности, все люди таковы: то, что их проклятущие советы забыли, забыли
напрочь, не может служить оправданием того, что этим советам не
последовали.) Вдруг я увидел прямо перед собой за окном, над трепещущими
каштанами Елисейских полей, измученное и возмущенное лицо бедной Лоранс. Я
перевел взгляд на Ни-гроша, который с широко раскрытыми глазами, утонув в
своем кресле, внимал Кориолану.
- ...Тут был у меня, как и вы, один клиент, который играл на
тотализаторе в Нейи, ему просто не хотелось выплачивать долги. Во всем
остальном симпатичный... великолепная контора на авеню Опера, счет в
солидном банке - в общем, все как надо. Да только задолжал пятьсот тысяч
франков новыми. Мне пришлось обеспокоиться, навестить его на авеню Опера,
вот как сегодня я заглянул на Елисейские поля. Признаюсь, мне нравится
только XIV округ. Лучше бы вам сразу отстегнуть Венсану то, что вы ему
задолжали, иначе... - Он наклонился и понизил голос; я безрезультатно
прислушивался...
- Ну что вы, что вы, дорогой Кориолан... - бормотал Ни-гроша. - Вы же
знаете, как SACEM тянет с выплатой, - прибавил он громко.
Кориолан снова наклонился, одним жестом смахнул все отговорки и тихим
голосом опять принялся что-то ему втолковывать. Ни-гроша отнекивался все
тише и наконец, перейдя на шепот, достал из своего стола какие-то бумаги.
Кориолан бросил на меня торжествующий взгляд, я ему ответил бодренькой
улыбкой. Что бы там ни было, именно в такие мгновения достоинства друзей
особенно бросаются в глаза.
Короче, я был очарован, Кориолан был очарован, и, как ни странно,
Ни-гроша тоже, кажется, вздохнул с облегчением. И мы втроем отправились
перекусить в компании клиентов "Дельта Блюз" - музыкантов какой-то
рок-группы и одной известной певицы. Уступив настояниям и доводам моих
спутников, я махнул рукой на угрызения совести и решил позвонить Лоранс и
сказать ей, что не вернусь к обеду. Я уже давно не боялся выглядеть смешным,
и мои сообщники решили обвинить меня в прижимистости - оба с убежденным
видом твердили, что расплачиваться в ресторане должен я. К тому же вся эта
история с Кориоланом в роли импресарио и без того сулила мне такие семейные
ссоры, что эти два лишних часа погоды уже не делали. Правда, позвонить домой
попросил гардеробщицу, потому что отлично знал: стоит мне самому заявить
Лоранс о своем отступничестве, как она ответит на мои извинения так
ядовито-снисходительно, что уж лучше бы отругала; а я был в добром
настроении, в слишком добром, чтобы, видя беззаботные, сияющие, веселые
глаза Кориолана, позволить хотя бы маленькой тени набежать на мое счастье.
Порой и я становился эгоистом...
2
Два часа спустя я оставил несколько оторопелого, но надменного
Кориолана при исполнении его новых обязанностей - он беседовал с бухгалтером
издательства "Дельта Блюз Продакшнз", которое упорно продолжал именовать
"Тулонским тараканом". В конце концов, благодаря своему неуважительному
отношению к деньгам он, быть может, станет прекрасным финансовым агентом для
других. И потом я не собирался тут же оповещать Лоранс о его назначении, во
всяком случае, до тех пор, пока чек на кругленькую сумму не упадет в нашу
мошну.
Часа в четыре я тихонько открыл дверь в квартиру. И сразу же на меня
обрушился ноток чудесной музыки: из комнаты Лоранс, словно мне в назидание,
звучал концерт Шумана. Сперва я подумал пробраться в студию, которую мне
устроили в глубине квартиры, чтобы я бренчал там себе помаленьку на
фортепиано; но для этого мне нужно было пройти через нашу общую комнату,
нашу спальню, или же прошествовать мимо моей секретарши Одиль.
Разбирать почту, отвечать на телефонные звонки - а после внезапного
успеха звонили мне достаточно часто - Лоранс доверила одной из своих
многочисленных поклонниц, школьной подруге Одиль. Добродушная крепышка с
невыразительным лицом, она была из тех женщин без возраста, которые со
смешанным чувством неловкости и надежды разыгрывают неблагодарные роли
сначала девушки, потом молодой женщины, цветущей дамы и так далее и так
далее, никогда никого, и даже самих себя, не умея убедить в искренности
своей игры. Одиль приходила рано, уходила поздно, отвечала вместо меня на
довольно тощую почту, в которой корреспонденты обращались ко мне главным
образом за деньгами.
Лоранс считала, что это классическая почта "шлягерника". Если бы я
прославился как виртуоз, мои корреспонденты, разумеется, были бы утонченнее,
а ее положение почетнее. Что ж, если мечтать о том, как после сольного
концерта мужа можно отобедать где-нибудь в Байрейте или
Зальцбурге6[] вместе с Шолти8[] и Кабалье, а вместо
этого оказаться в Монте-Карло на песенном фестивале Евровидения, то есть от
чего расстроиться. Ну а уж представив себе, как муж во фраке раскланивается
на авансцене перед восторженной публикой, вдруг обнаружить, как он за
кулисами подбадривает обладательницу тщедушного, выхолощенного голоска,
благодаря которому пластинки с его музыкой разойдутся в тысячах экземпляров,
- после этого белый свет и вовсе может померкнуть. Что бы там ни говорили,
но такие лубочные картинки моей карьеры могли бы за семь лет несколько
поблекнуть. Но откуда она взяла, что я равнодушен к этим романтичным и
очаровательным небылицам? И если она хотела стать Мари д'Агу10[],
то это не мешало мне мечтать о славе Ференца Листа. Однако я был еще в своем
уме, чтобы отличать Бетховена от Венсана Скотто12[]; и даже если
глушить меня с утра до вечера Шуманом, я все равно соображу, где тут
попреки, а где отзывчивость и понимание. Когда-нибудь в один прекрасный день
я все это ей объясню, когда-нибудь, - но не сегодня, потому что из-за
неожиданного обеда с Ни-гроша она уже, должно быть, и так вне себя. А мне
все-таки бесконечно тяжело расстраивать Лоранс.
Вот поэтому-то я и проскользнул коридором, ведущим в кухню, и через
закуток Одиль - в свою студию. Мое убежище. Пристанище. "И это ты называешь
убежищем? - воскликнул Кориолан, когда его увидел. - Какое же это убежище,
раз тебе нужно промаршировать мимо двух твоих часовых, чтобы там
укрыться?.." Как обычно, он преувеличивал. Я был уверен, что Одиль прекрасно
ко мне относится и готова закрыть глаза на мои выходки, если мне что-нибудь
и взбредет в голову. А может, и она принимает меня за никчемного человека? Я
считал своим долгом как можно быстрее доказать несправедливость этой
репутации, которую на первых порах после женитьбы имел среди подруг Лоранс
(все они в основном составили себе богатые партии), ну и хоть отчасти дать
этим дамочкам понять, почему Лоранс вышла замуж за меня. Все это, конечно,
никоим образом не афишировалось, хотя мало кто из мужчин ее круга - да, к
сожалению, и прочих кругов тоже - заботился, чтобы хоть элементарно
прикрывать свои связи; Лоранс могла сомневаться в моей верности, но ни
одного реального доказательства у нее не было. Ненавижу парочки, которые
кичатся друг перед другом своими изменами под предлогом, видите ли,
искренности, замешенной, по-моему, на садизме и тщеславии.
- Венсан? Вы?! - Одиль встретила меня так удивленно, будто дюжина
мужчин одновременно шла на цыпочках через ее кабинетик. - Венсан! Вы видели
Лоранс?
- Нет. Вот иду в обход...
- Но... но... - Бедняжка растерялась, потому как, по рассказам Лоранс
да и по всему ее поведению, представляла нас идеальной парой. - Но она вас
ждет... Ждет! - И глазами, руками, голосом, всем телом старалась направить
меня к Лоранс, к Шуману - к семейному счастью и великой музыке, если точнее
выразиться.
- Не хочу ей мешать, - ответил я и несколько поспешно скрылся в своей
студии.
Я нарушил моральные устои дома и буду, очевидно, за это наказан, и
все-таки торчать здесь с виноватым видом, какой мне отразило зеркало, не
собираюсь. Прежде чем выйти твердым шагом, я сбросил плащ и кинул его на
кровать.
- Ах, вот вы!.. - сказала Одиль, и если она не прибавила: "какой
шутник!" - то лишь потому, что не слишком была в этом уверена.
Я подмигнул ей. Она покраснела. Бедняжечка! Надо бы хоть из сострадания
заняться с ней любовью, но я слишком эгоистичен для подобной
благотворительности. Однако я улыбнулся, подумав, что Лоранс выбрала мне и
впрямь самую уродливую из своих лучших подружек.
... ... ... Продолжение "Поводок" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |